Читать книгу - "Тайны гениев. Три книги в одной - Михаил Семенович Казиник"

А основные нравственные заповеди христианства, оторвавшись от религии, сохранились в ментальности народов. Отсюда высокий уровень социальных гарантий.

Когда Бах почувствовал близость смерти, он, свободный от всех работ, и церковной, и светской, сочинил музыку не для церкви и не для светского музицирования на клавире. Осмелюсь сказать, даже не для своих слушателей. Он написал самую математически сложную музыку (ничего сложнее на Земле, пожалуй, нет) – «Искусство фуги». Наконец-то Бах написал музыку, воплотившую главную мысль о ней его любимого философа и математика Готфрида Вильгельма Лейбница. Мысль эта сопровождала Баха всю его жизнь. Она, музыка эта, – не религиозная и не светская. Она окажется близкой представителю ЛЮБОЙ конфессии, любого вероисповедания. И, конечно же, атеисту. Мысль Лейбница – одно из самых глубоких высказываний о музыке: «Музыка – скрытое арифметическое упражнение души, не умеющей себя вычислить» (другой вариант перевода – «души, которая вычисляет, сама того не зная»). Бах написал ВЫЧИСЛЕНИЕ ДУШИ. Здесь ему понадобилось и увлечение каббалой (которая была недопустима для христианского музыканта). Бах и раньше ею пользовался, но втайне, никому не рассказывая. Расшифровали музыкально-каббалистические тексты Баха только в XX веке. И то об этом говорят лишь в избранных кругах.

А в главной и величайшей своей арии (Страсти по Матфею, Erbarme dich) Бах использовал два начала – христианское и иудейское. Уже солирующая скрипка вначале играет музыку в ритме и духе Сицилианы, а затем (без пауз и пояснений) переходит на иудейские песнопения.

Подобные неожиданности можно объяснить довольно просто (правда, никто этого не объяснял и о причинах не говорил). Давайте внимательно прочитаем фрагмент из Святого Писания. Евангелие от Матфея, глава 27, 45–54.

От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого; а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?

Некоторые из стоявших там, слыша это, говорили: Илию зовет Он.

И тотчас побежал один из них, взял губку, наполнил уксусом и, наложив на трость, давал Ему пить; а другие говорили: постой, посмотрим, придет ли Илия спасти Его.

Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил дух.

И вот, завеса в храме раздралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим.

Сотник же и те, которые с ним стерегли Иисуса, видя землетрясение и все бывшее, устрашились весьма и говорили: воистину Он был Сын Божий.

Прочли? Внимательно? Тогда порассуждаем вместе с Бахом. Иисус последнюю фразу произнес не на арамейском языке, который он знал и на котором они все разговаривали друг с другом, а на языке, которого он не знал, – на иврите, языке Танаха, который христиане знают как Ветхий Завет. Как случилось, что Христос заговорил на незнакомом ему языке? Совершенно понятно! Через смерть Иисуса происходит воссоединение Сына с Отцом. А язык Отца – иврит. Никто из окружающих не понимает, что за имя, Или, в последнем крике Иисуса. «Илию зовет он», – говорят в толпе. А Или, Ала и Элоим – это одно и то же имя (очень важно знать мусульманам, что Иисус обращается к своему Отцу – Аллаху – Але!!!). Христианские священники очень легко объясняют следующее странное событие – «завеса в храме разодралась надвое – сверху донизу». Они говорят, что эта завеса отделяет внутреннее от внешнего. Но, друзья мои! Какой храм и какая завеса на Голгофе! А если понять, что Христос своей смертью основал дочернюю религию иудаизма и произнес фразу на языке иудаизма. И этим самым объединил Танах иудаизма (он же Ветхий Завет у христиан) с Новым Заветом дочерней религии. И тогда речь идет не о занавеси в храме, отделяющей внутреннее от внешнего, а о самом священном моменте иудейского богослужения, когда завеса в синагоге раскрывается «сверху донизу» и перед молящимися предстает священное для иудеев Пятикнижие Моисея – Танах (Тора). Ведь Отец Иисуса – единственный Бог иудаизма.

Вот еретик-Бах и создал двуединую музыку, чтобы показать кровное родство двух религий. Глубокое понимание этого родства и заставило Баха изучать каббалу и даже иногда пользоваться ее знаковой системой для сочинения музыки.

И еще одно очень важное добавление. Многих оно, возможно, удивит. Мой друг детства, замечательный поэт Борис Старосельский, который пишет великолепные стихи, но совершенно не интересуется славой, изданиями, почестями, сделал перевод стихотворения И.С. Баха (!!!), главным героем которого является его курительная трубка! Сам факт существования этого стиха еще больше подчеркивает бесконечную космическую многогранность его создателя. Внимательно прочитав этот стих, вы согласитесь со мной в том, что И.С. Бах ни в чем не ортодоксальный мыслитель. «Пятый евангелист господа Иисуса Христа» (так его называют многие исследователи его музыки), немецкий бюргер-шутник, невероятно требовательный Мастер, автор величайших творений от самого серьезного до самого комичного уровня, любитель пива (второе название его остроумной «Крестьянской кантаты» – «Пивная кантата», где главный герой – пиво), куритель трубки, дважды познавший великую земную любовь и воспевший Любовь небесную. Вот он, этот стих (даю его немецкий оригинал и перевод Бориса Старосельского). Те, кто хочет познакомиться с поэзией, переводами, с невероятно многогранным творчеством Бориса, наберите в браузере «Борис Старосельский / Стихи. ру». Думаю, для многих этот человек станет открытием.

Назидательные размышления курильщика табака

Из тетради И.С. Баха для Анны Магдалены

Когда беру я трубку в руки,

набью отменным табаком

и время отниму у скуки,

курю, задумавшись о том,

что, вероятно, на нее же

черты мои весьма похожи.

Я тоже вылеплен из глины,

мы с ней однажды упадем

на землю твердую и спины

сломаем хрупкие вдвоем.

Мне вместе с ней придет труба,

Нас ждет подобная судьба.

Да, трубка блещет белизною,

но ждет меня ее удел,

и спор не разрешив с судьбою,

я, умирая, стану бел,

хоть, прогорев как сухари,

мы с ней чернеем изнутри.

Она горит, владея дымом,

и он летит, как похвала,

и так же пролетает мимо,

и остается лишь зола.

Витает слава в небесах,