Читать книгу - "Книжные магазины - Хорхе Каррион"

в Лондон. Познакомившись с Монье и Бич, Окампо открыла для себя творчество Вирджинии Вулф и в 1934 году вновь пересекла Ла-Манш, чтобы с ней познакомиться; в 1939 году она снова вернулась в компании Жизель Фройнд, чьи снимки Вулф получили бо́льшую известность, чем фотографии Окампо, сделанные Ман Рэем. Владелицы двух книжных представили ее и Валери Ларбо. А Монье не раз приходила на чай в дом, который в предшествующее десятилетие снимали в Париже Альфонсо Рейес и его супруга. Однако, судя по их статьям, письмам и книгам, ни одно из этих латиноамериканских имен не осело в памяти владелиц парижских книжных.

Нет сомнений в том, что обе были тесно связаны с литературой своей эпохи: хозяйка Shakespeare and Company рискнула всеми своими сбережениями ради издания шедевра одного человека, хозяйка La Maison des Amis des Livres – ради издания собственного литературного журнала Le Navire d’Argent[31]. Но у Монье критический дух и стремление к прямому участию в спорах того времени проявляются гораздо ярче, чем у Бич. В ее книге содержится, в частности, глубокий анализ поэзии Пьера Реверди. Бич вспоминала о разговоре, состоявшемся после ужина, во время которого она лично познакомилась с Джойсом, а Жюль Бенда спорил с Монье о лучших современных французских авторах. Говоря об авангарде, она замечает, что «все мы прекрасно осознавали, что двигались к возрождению». А по поводу роли книжного в литературной действительности ее времени говорит:

Действительно необходимо, чтобы дом, посвященный книгам, основывался и сознательно управлялся человеком, в котором максимальная эрудиция сочетается с любовью к новизне и который, не впадая в снобизм, будет готов служить истине и предлагать новые формулы.

Чтобы удовлетворять и большинство, и меньшинство, нужно совершать искусные маневры и прежде всего располагать большим пространством. La Maison des Amis des Livres был маленьким магазином, так что фонд его был ограничен. Многие посещавшие его писатели с удовлетворением встречали свои книги на выкладке или дарили экземпляры местной библиотеке, поэтому понятно, что круг друзей и единомышленников и составлял ассортимент предлагаемых изданий, тем более что хозяйка магазина всячески их продвигала. И подобный магазин превращается в особое место, где исключительное произведение, не находившее себе угла, по словам Малларме, в обычном книжном, не только продается, но и находит подписчиков, спонсоров, переводчиков, издателей.

«И как много открытий можно совершить в книжном, – пишет Монье, – куда, среди безымянных прохожих, заходят авторы “Плеяд”[32] – те из нас, кто уже кажутся “великими личностями” и простой улыбкой оправдывают то, что мы называем своими заветными надеждами». Владелица книжного, критик, популяризатор культуры включает себя в элиту. Несмотря на трудности с поиском издателя или средств к существованию, это лучшие писатели ее времени. Они окружены ореолом признания: они признаны теми, кто видит их лично, потому что, даже если их еще не читали, их видели на фотографиях, как когда-то Эйфелеву башню. В уже цитировавшемся фрагменте из «Замогильных записок» Шатобриан, говоря о плагиате его произведений, отмечает:

Я был в счастливом расположении духа; моя репутация облегчала мне жизнь: есть много мечтаний в первом опьянении славой, и глаза сначала наполняются наслаждением от пробивающегося света; но, когда этот свет гаснет, вы остаетесь во мраке; если он продолжает светить, вы, привыкнув, становитесь к нему нечувствительны.

Ключевое слово здесь, разумеется, репутация. С ним связано понятие, столь же значимое, – посвящение. С самого возникновения модернизма сложнейшая литературная система стала выстраиваться вокруг узлов посвящения – публикаций в определенных издательствах или сборниках, восхвалений со стороны определенных критиков или писателей, переводов на определенные языки, получения наград, премий, признаний сначала на местном, а потом и на международном уровне, общения с определенными людьми, посещения определенных кафе, салонов, книжных магазинов. Париж, как и страна, столицей которой он является, как и ее язык, оставались на протяжении XIX и первой половины ХХ века первой и самой влиятельной литературной республикой мира, центром, где обретала легитимность значительная часть литературных процессов. Когда Гёте в «Итальянском путешествии» описывает книжную лавку, он соотносит между собой три национальных культурных системы: немецкую, представителем которой он является, английскую (оценка английского издания приобретенной им книги) и итальянскую (Палладио и сама лавка). Как нам напомнила Паскаль Казанова, Гёте в своем произведении говорил как о мировой литературе, так и о мировом рынке культурных товаров. Он прекрасно осознавал, что современность будет зиждиться на преобразовании культурных и художественных ценностей в товар, который обращается на двух параллельных рынках – духовном, где целью является признание, известность, и экономическом, нацеленном на получение прибыли за труд, оказывающийся тем самым между ремеслом и искусством.

Как и в большинстве биографий, исследований и коллективных трудов по знаковым в истории культуры эпохам и регионам, в «Мировой республике литературы» Казановы не идет речи о значении книжных магазинов в литературной геополитике. Исключениями в ряду некоторых других являются Shakespeare and Company, упомянутый один раз в связи с Джойсом, и La Maison des Amis des Livres, появляющийся в абзаце о писателе как пассажире без четко определенной родины:

Совмещение несовместимого превратило Париж и для самой Франции, и для всего остального мира в столицу республики без границ и пределов, в главный город вселенской родины, лишенной патриотизма, в центр королевства литературы, живущего вопреки государственным законам, чье безнациональное население повинуется лишь императиву искусства и литературы, словом, в столицу Мировой Республики Литературы. «Здесь, – пишет Анри Мишо о книжном магазине Адриен Монье, который был главным святилищем Парижа и где происходило приобщение к литературе, – родина тех, кто не нашел себе родины, живя свободно, распустив душу по ветру». Париж становится столицей для тех, кто провозглашает себя живущим вне наций, вне законов политики, одним словом, для художников[33].

В статье 1969 года, давшей название журналу Extraterritorial, Джордж Стайнер говорит о постмодернистских авторах вроде Борхеса, Беккета или Набокова, представителях «многоязычного воображения», «интериоризированного перевода», благодаря которому они сумели создать удивительные произведения. Фридриха Ницше, когда он жил в Турине, поражали трехъязычные книжные лавки. Несколько севернее, в Триесте, еще одном приграничном и многоязычном городе, лавка Librería Antiquaria в межвоенные годы была местом литературных дискуссий. Управлявший ею поэт Умберто Саба и его друг Итало Звево, оба уроженцы Триеста, обсуждали там творчество писателей из разных стран, в частности Джеймса Джойса. Смена места жительства и языка приводит к некоей художественной экстерриториальности, но как граждане художники подчиняются законам своих стран, а как авторы – правилам игры соответствующей литературной