Читать книгу - "Англичанин при Царском Дворе. Духовное паломничество Чарлза Сиднея Гиббса - Кристина Бенаг"

выразить поразительно просто и доходчиво, производил на них сильное впечатление. Первым его покровителем стал епископ Гермоген [Долганов], и хотя впоследствии он громил Распутина за его скандальное поведение, именно этот епископ ввел Распутина в петербургское общество, а оттуда и в Александровский дворец.

Оказавшись там, Распутин сделал много доброго, но другая сторона его личности дала пищу отвратительным сплетням, питавшим энергию врагов Царя и Царицы. Они рассказывали повсюду о его проступках, окрашивая их в самые яркие цвета, и даже доходили до того, что утверждал и,

будто Императорская семья, в особенности Царица, полностью находится под влиянием Распутина и участвует в устраиваемых им оргиях. Политический эффект был катастрофический; публика стала думать, что страной правит дьявол.

После ужасного эпизода в Спале Алексей не мог ходить свыше года и был все еще бледным, нервным и слабым, когда Гиббс начал наконец заниматься с ним. Неудивительно, что он нашел ребенка избалованным и привыкшим поступать по-своему, хотя уступки ему зачастую были излишними даже для Принца Крови. Однажды во время урока английского языка ребенок позвонил и потребовал принести ему шоколадную конфету. Дядька Наследника, матрос Деревенько, тотчас принес ее в хрустальном кубке, и мальчик съел ее. «Привычку эту было необходимо пресечь. Что за свинство — лакомиться одному», — отметил Гиббс. По словам Пьера Жильяра, «он [Алексей] никогда не был подчинен никакой дисциплине… Его уже окружал бдительный надзор, который однако позволял ему искать убежища в бездействии».

Заставить Наследника сесть за уроки и сделать их регулярными было сложным и зачастую утомительным делом. Гиббс вначале провел много занятий, пытаясь опытным путем установить связь с ребенком, который не говорил по-английски, будучи человеком, который не должен быть говорить с ним по-русски. В курсе детской психологии, которую он проходил в Кембридже, подчеркивалась необходимость сделать изучаемый предмет увлекательным. Именно эту философию учитель успешно применил на практике.

Однако вскоре Гиббс научился ценить детские игры, когда ребенок воображал себя взрослым — солдатом, моряком, исследователем тайн, любителем приключений, изучающим неведомые страны, героем, преодолевающим какую-то страшную опасность. Участвуя в совместных играх, учитель и ученик создавали некий вымышленный мир, который следовало наполнить придуманными ими персонажами и событиями. Тем не менее Гиббсу понадобилось несколько месяцев упорного труда, чтобы создать атмосферу доверия и взаимопонимания, в которой они смогли начать серьезно заниматься. Сид приводит подробности некоторых их ранних уроков.

Первые пособия были весьма элементарными: Mother Goose Book («Сказки Матушки Гусыни») и Golliwog's Circus Book («Книжка про цирк» Голливога). Гиббс также использовал книжки с иллюстрациями. Он обсуждал с Алексеем то, что было изображено на картинках. Экспериментальные уроки оживлялись склеиванием из бумаги шапок и коробок, изготовлением бумажных флагов и скрученных из бумаги флагштоков, после чего они проигрывали ситуацию, в которой можно было использовать эти изделия. Однажды, когда Алексей принес кусок проволоки, Гиббс использовал создавшуюся ситуацию: разрезал ее пополам, получив передающий и приемный кабели. В результате они смогли переговариваться по телеграфу, держа один конец проволоки возле уха, а другой зажав зубами. «Похоже, он очень удивился, слушая зубами. Затем я продолжил читать ему сказку Fish and the Ring („Рыба и кольцо“). А после того, как я повторил ее, он, как мне показалось, запомнил сказку, и когда я стал задавать ему вопросы, он стал отвечать на них гораздо лучше».

Религиозные праздники и дни Великопостного говения в феврале и марте занимали много времени, но к Пасхе между учителем и учеником возникли подлинная дружба и взаимопонимание. Гиббсу показалось, что Алексей стал вести себя более непринужденно, пытался чаще разговаривать по-английски и, по-видимому, больше понимал. И все равно иногда мальчик доставлял учителю немало неприятностей. Однажды было довольно поздно, когда они смогли начать занятие. К этому времени Цесаревич устал и проголодался, но все-таки был нервным и возбужденным.

«Сначала он принялся резать хлеб ножницами, затем принялся бросать его птицам, для чего пришлось открывать и закрывать створный переплет — работа довольно хлопотная. Затем он обмотал проволоку вокруг зубов и хотел проделать то же самое со мной, но, естественно, я воспротивился этому. Хуже того, он снова схватил ножницы и сделал вид, будто собирается резать все, что попадет ему под руку. Чем больше я старался помешать ему, тем громче он визжал от восторга. Странно, но у него было при этом неприятное выражение лица. Он захотел стричь мои волосы, затем свои. Л когда я попытался помешать ему, он спрятался за портьеру и обмотал ее вокруг себя. Когда я извлек его оттуда, он успел отрезать себе прядь и очень расстроился, когда я сообщил ему, что у него на этом месте образовалась проплешина. Затем он попытался резать ножницами обои и портьеру. Кончилось тем, что он принялся извлекать свинцовые гирьки из портьер. Покончив с этим, он пригласил меня пойти с ним в игровую комнату, но я ему сказал, что уже почти шесть часов. Он стал спускаться вниз, крича, что вынул из портьер свинец».

В тот день уроков больше не было, однако этот эпизод, скорее «волнующий, чем приятный», показал, что мальчик стал лучше усваивать английский.

Уезжая в конце весны 1914 года на летние каникулы в Англию, Гиббс был вполне удовлетворен успехами своего ученика и добрыми отношениями, которые у них сложились.

Глава 5. Наступает тьма

СУДЯ ПО РАССКАЗАМ СОВРЕМЕННИКОВ, весной и летом 1914 года погода стояла великолепная. Уверенный в своем будущем, оптимистически настроенный, теплым солнечным майским днем Сид отправился морем на родину, чтобы провести мирное лето с отцом, который отошел от дел и, передав банк своему преемнику, жил теперь в принадлежащем их семейству доме в Нормантоне. Гиббс-старший получал большое удовольствие от общества сына, его рассказов о жизни при русском Императорском Дворе и давно позабыл о разочаровании в выбранной Сидом профессии. В те чудные дни они совершали вдвоем продолжительные прогулки и наслаждались доброй трапезой, приготовленной тетушкой Хэтти, которая поселилась у них в доме, чтобы заботиться о Джоне Гиббсе.

Сид сделал много фотографий своих Августейших учеников и окружения, в котором жил, и теперь показывал их членам семейства, приехавшим взглянуть на «эмигранта», пока он дома, и послушать о его приключениях. Счастливое лето, проведенное Сидом вместе с отцом, будет последним для них, хотя ни тот, ни другой тогда даже не подозревали об этом. Мир, простиравшийся за пределами семейства Гиббсов, казался безмятежным, прочным и великолепно устроенным, как с сердечной тоской вспоминал Уинстон Черчилль:

«Мир, находившийся в двух шагах от катастрофы, был очень ярок. Страны и империи, увенчанные