Читать книгу - "Полка: История русской поэзии - Лев Владимирович Оборин"

эмиграции в 1977 году в Израиль. Одическая и «милитарная» традиция русской поэзии, со всеми возможными отсылками (от Державина до Гумилёва) накладывается у него на реалии арабо-израильских войн и получает новый, неожиданный модус:

И я пройду среди своих

и скарб свой уроню

в колонне панцирных телег

на рыжую броню

уже совсем немолодой

и лекарь полковой

я взял луну над головой

звездою кочевой

Михаил Генделев[454]

Богатство отсылок к прошлому культуры сочетается у Генделева с необычным интонированием строки и ещё более необычной графикой (центрированные по середине страницы «стихи-бабочки»).

К следующему поколению, дебютировавшему уже в 1980-е годы, принадлежал Василий Филиппов (1955–2013). Судьба этого поэта, который смолоду находился на грани ментального расстройства и большую часть жизни провёл в психиатрических больницах, драматична. Почти все стихи Филиппова (несколько сотен текстов) написаны в 1984–1986 годах, когда он имел возможность участвовать в литературной жизни. Они производят впечатление странного потока сознания, в котором причудливо смешиваются жизненные происшествия, читательские впечатления и фантазии, а реальные люди (в том числе поэты – Шварц, Стратановский, Миронов) превращаются почти в мифологических персонажей. Всё же вместе – преображённый, метафорически претворенный мир «второй культуры» на самом закате советской эры:

В Ленинграде художники и поэты живут в своих норах,

Сходят со сцены,

И выращивают детей с женскими лицами цикламены.

Василий Филиппов.

1974 год[455]

Представители этого поколения, связанные с миром «второй культуры», к середине 1980-х только намечают траекторию своего развития. Поэтика Дмитрия Волчека (р. 1964), основателя «Митиного журнала» (1985), в большей степени, чем самиздат предыдущего поколения, ориентированного на современную западную культуру, восходила к Ходасевичу, Георгию Иванову – но также к ОБЭРИУ и сюрреализму; Сергей Завьялов (р. 1958) формировался на стыке европейского авангарда и классической филологии.

Значительнейшим явлением конца 1970-х – начала 1980-х годов стал дебют Олега Юрьева (1959–2018). Начав с мастерских неоклассических стихов в общем русле ленинградской поэзии конца 1970-х годов (в основном они были опубликованы посмертно), он с 1981 года обретает свой путь, основанный в этот период, по собственному определению поэта, на «дисцилляции, отделении сивушных масел советской жизни» и на обращении к вечному и довременному. Исповедальное начало последовательно изгоняется; создаётся сдвинутый по отношению к грамматической норме язык, который в сочетании с одической интонацией и с особой, открытой, подвижной пластикой создаёт ощущение «ночного», «изнаночного», находящегося в постоянном и часто катастрофическом процессе созидания/разрушения мира:

Что я сказать могу без спора?

– Кругла земля, она тверда,

Щемящие щиты Боспора

Опять тесны как никогда,

А там, на Севере, полночный

Костёр катается по мху,

Всей пустотою позвоночной

Луна приникла ко штыку…

Олег Юрьев. 2010 год[456]

Поэтика Юрьева формировалась и развивалась в контексте кризиса идеи большой и единой культуры (такое единство уже выглядело утопическим), а с другой стороны, нарастающего отчуждения от социума. В этой ситуации опорой казались, опять-таки по определению Юрьева, «локальные культуры» и максимальная требовательность к каждому тексту, контроль за любыми его составляющими. Возникшая в 1984 году группа «Камера хранения», включавшая кроме Юрьева Ольгу Мартынову (р. 1962), Дмитрия Закса (р. 1961) и автора этой лекции, должна была стать одной из этих локальных культур, которым пришлось существовать уже в новых условиях – в перестройку и в постсоветское время.

От «Московского времени» до концептуализма

Возникавшие в Москве неофициальные группы представляли самый широкий спектр поэтик, наследовавших акмеизму, футуризму, конкретизму. Поэты «круга Иоффе – Сабурова» и группа «Московское время», метареалисты и концептуалисты – в конце 1980-х, в годы гласности, неподцензурные авторы вышли из андеграунда. Среди героев этой лекции – Михаил Айзенберг и Сергей Гандлевский, Ольга Седакова и Иван Жданов, Тимур Кибиров и Татьяна Щербина, Владимир Строчков и Нина Искренко – и, конечно, Дмитрий Александрович Пригов.

ТЕКСТ: ЛЕВ ОБОРИН

Для многих неподцензурных поэтов 1970-е были временем нехватки воздуха, ощутимой буквально на физическом уровне. Консолидация неофициального литературного сообщества происходила медленнее, чем в Ленинграде, – притом что и замечательных поэтов, и дружеских литературных кругов было много. Главным манифестом московских неподцензурных авторов, начавших писать в 1960–80-е, стал альманах «Личное дело №», вышедший уже в 1991 году. Под одной обложкой здесь были собраны стихи концептуалистов, авторов группы «Московское время» и близких к ним поэтов – от Льва Рубинштейна и Сергея Гандлевского до Виктора Коваля и Дениса Новикова. По большому счёту с точки зрения поэтического метода это были блестящие одиночки, которых объединяли личная дружба, этика и быт неофициальной культуры. На рубеже новой эпохи это дружество разных авторов составило недолго живущую группу, которую так и называли – «Альманах». Но в начале 1970-х до всего этого было ещё далеко: впереди – мрачное время, которому, казалось, не будет конца.

Может быть, лучше всего о том, как безвоздушное пространство застоя ощущалось в среде неофициального искусства, рассказано в эссеистике Михаила Айзенберга. В статье «К определению подполья» он вспоминал: «…Именно в семидесятые годы уход в литературное подполье был естественным решением. Почти не проблемой. Время всё решило за тебя. Состояние советских журналов было настолько незавидным, что стихи, появлявшиеся на их страницах, становились принадлежностью какого-то особого, именно теневого литературного пространства». А в эссе «Чистый лист» читаем:

Это была эпоха ползучих подозрений. Главным подозреваемым оставался, разумеется, ты сам. ‹…› …Сорок (пятьдесят и т. д.) лет советской власти – это окончательный диагноз или всё же промежуточный? Существуем ли мы ещё на свете или это нам только кажется? Есть ли шанс? Вспомним Мандельштама: «Онемение» двух, трёх поколений могло бы привести Россию к исторической смерти». Так имеем ли мы, третье или четвёртое советское поколение, право на речь?

Именно это «право на речь» – и определение того, чем вообще может заниматься поэтическая речь, – становились основополагающими категориями в неподцензурной поэзии 1970–80-х. О том, как эти вопросы решались в достаточно обособленной ленинградской «второй культуре», шла речь в предыдущей лекции. Здесь мы поговорим в первую очередь о том, что происходило в это время в Москве.

Леонид Иоффе[457]

Как всегда, история одного десятилетия на самом деле начинается в предыдущем. Михаил Айзенберг (р. 1948), с которого мы начали этот разговор, со второй половины 1960-х принадлежал к литературному кругу, который