Читать книгу - "Утопия на марше. История Коминтерна в лицах - Александр Юрьевич Ватлин"

и его соратников. Ввиду постоянной критики «правых уклонов», которую вели Шацкин и Ломинадзе, было принято следующее решение: «Ограничиться состоявшимся обменом мнений. Считать необходимым, чтобы правые ошибки и уклоны, совершаемые в секциях КИ, освещались в журнале „Коммунистический Интернационал“ и в коммунистической печати. Считать нежелательным выступления на заседаниях органов КИ членов делегации ВКП(б) друг против друга»[1263]. Хотя решение выглядело как компромисс, ключевыми в нем были не призывы к дружной работе и даже не запреты выносить сор из избы.

Обкатанный на Пятнадцатом съезде партии тезис об угрозе справа в китайской резолюции начинал приобретать зримые очертания. Он во многом перенимал доводы левой оппозиции в ВКП(б), которая давно уже трубила о «правом крыле» и «капитулянтах», причем не только на хозяйственном, но и на коминтерновском фронте. Троцкий не мог скрыть своего глубокого удовлетворения: «Мы впервые услышали в феврале 1928 года от центрального органа [газеты „Правда“] то, что знали давно и что не раз высказывали, именно: в партии Ленина не только „народилось“, но и оформилось крепкое правое крыло, которое тянет к неонэпу, то есть к капитализму в рассрочку»[1264]. На первых порах Сталин избегал нагнетать истерию вокруг «правой» угрозы, однако находившаяся под его покровительством молодежь прекрасно знала, что действует с его ведома и согласия. Ломинадзе хлопнул дверью, попросив освободить его от работы в Коминтерне, однако голоса членов делегации разделились поровну, и он продолжил играть свою роль enfante terriblе.

Подобный поворот в поведении вождя не мог укрыться от Бухарина, который скорее поздно, чем рано, почувствовал, что с ним ведут двойную игру. Очевидно, во время пленума или сразу после него он написал Сталину сердитую записку, которую стоит привести полностью: «Ввиду всяких слухов (я же не могу за каждым бегать и говорить „Сталин не за них“, „Сталин не за них“), я им разъясняю их ошибки; 2) бить их вовсю, значит бить в одну из первых очередей Неймана, который, на основе подлизывания, связан с Тельманом, ссориться с коим из-за этого говнюка, который особо лезет в „щели“, измышляя их — я тоже не могу. Вот переплет какой».

Не менее интересен ответ Сталина, который все еще выступал в роли объективного арбитра, способного подняться над схваткой: «Я ругал Ломинадзе и Шацкина в присутствии Неймана, которому заставлял перевести все слово в слово. Ты их развратил совершенно непонятным миндальничаньем. Я буду искать теперь случая отхлестать этих людей с вывихом открыто. 1) Эту сволочную группу надо раздробить и рассовать по разным концам России. 2) Никакой свободы обсуждения не давать им и везде и всюду третировать их».

В ходе дискуссии по итогам кантонского восстания члены «дуумвирата» сохраняли внешнее единство, ограничиваясь мелкими уколами

Обмен записками Н. И. Бухарина и И. В. Сталина

Начало 1928

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 23. Л. 83–83 об.]

Бухарин попался на удочку, попытавшись встроиться в тон сталинского ответа: «Откровенно говоря, сам Нейман вреднее их: 1) Смотри, мы его послали без всякого мандата в Китай, а он вполз в руководители. 2) Он начал восстание, не получив нашего ответа (сам мне признавался)». Сталин продолжал плести свою сеть, укоряя Бухарина: «Не Нейман влез в руководство, а Ломинадзе допустил это с удовольствием. Они осмелели потому, что ты избаловал их своим „либерализмом“. Надо бросить „либерализм“. Созовем объединенное собрание русской и немецкой делегации, и там разругаю этих чудаков решительно»[1265].

Несколько месяцев спустя, уже в ходе Шестого конгресса Коминтерна, Бухарин позитивно оценил результат споров по китайскому вопросу в феврале 1928 года, еще не понимая в полной мере, что это было не генеральное сражение со сторонниками Сталина, а лишь увертюра к нему: «Я считаю, что китайскую партию мы сохранили только потому, что на IX пленуме решительно повернули. Если бы мы не повернули решительно на IX пленуме, у нас не было бы китайской партии. Относительно линии руководства китайской партии, что там не было путчизма — но ведь целый ряд товарищей говорил, что их замучили невыполнимыми приказами о восстаниях… Люди брали в руки спички и шли устраивать восстания. Теперь произошел огромный перелом в партии, этого отрицать нельзя»[1266]. Трудно обвинять героя этого очерка в том, что он не смог просчитать дальнейшие ходы своего будущего оппонента, а в конечном счете — палача. Если бы в истории все просчитывалось заранее, ее изучали бы не историки, а математики.

Вряд ли можно обвинить Бухарина и в том, что он (в отличие от Сталина) не прислушивался к доводам своих внутрипартийных оппонентов. Логика конфликта в верхушке ВКП(б) подразумевала зеркальность используемых контраргументов, о поиске в них рациональных зерен давно уже не было и речи. Правда, и сам Троцкий к 1928 году отпустил тормоза, формируя карикатурный образ своего оппонента. «Махать кулаками после драки — самое пустое и недостойное занятие. В этом, однако, состоит специальность Бухарина. Сперва он доказывал, что Гоминьдан — то же, что и советы, и что через Гоминьдан коммунисты могут прийти к власти без драки. А когда Гоминьдан, при помощи Бухарина, разгромил рабочих, Бухарин начал махать кулаками… маленький Бухарин раздувается в гигантскую карикатуру на большевизм»[1267]. Нетрудно предположить, что Сталин, внимательно изучавший все документы внутрипартийных оппозиций, посмеивался в усы, читая эти строки. Командированный по его воле в Коминтерн, Бухарин сыграл роль громоотвода в критический для генсека момент, когда позиции последнего в верхушке ВКП(б) еще не казались непоколебимыми.

Если для Бухарина поворот влево к тактике «класс против класса» означал прежде всего окончательный разрыв с «проклятой» социал-демократией, то для Сталина более важным представлялось освобождение компартий от «демократических иллюзий», в том числе и во внутрипартийной жизни. Не последнюю роль в нарастании подобных «разночтений» играл и спор о лидерстве в Коминтерне — не начиная пока открытой атаки, генсек исподволь дискредитировал взгляды своего вчерашнего соратника и завтрашнего соперника. Сам Бухарин отрицал какую-либо связь нового курса с давлением оппозиции, но иначе говорить он просто не мог. Обращает на себя внимание тот факт, что этот курс не был связан с серьезной перестановкой социально-политических сил на европейской и мировой арене. Зато он как нельзя лучше вписывался в новый период советской истории, первым предвестником которого стал «кризис хлебозаготовок» зимы 1927/1928 года.

Как показывают документы, Бухарин возлагал большие надежды на Девятый пленум ИККИ, рассчитывая использовать его для консолидации своих сторонников в Коминтерне и утверждения собственных представлений о перспективах мирового революционного процесса.