Читать книгу - "Собрание сочинений. Том 1. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901-1917) - Валентин Павлович Свенцицкий"

«Сегодня я совсем здорова. Даже усталости нет. Искупаться бы. Уплыть далеко-далеко… Возьму и искупаюсь… один только разочек… И никому не скажу… Сегодня такой день. Сегодня мне можно», – оправдывалась она. И быстро стала расстёгивать ботинки.

Солнце ещё высоко, но в воздухе пахнуло вечерней свежестью. Должно быть, потому по спине и плечам прошёл легкий озноб, когда она скинула рубашку.

На минуту остановилась. Почему-то стало жутко: море такое большое, далеко видно изогнутую линию прибоя. На берегу несколько лодок, и безлюдный берег кажется от этого ещё пустыннее…

Сделала над собой усилие и вошла в воду.

Волна подхватила, подняла её вверх и точно на сильных руках мягко опустила вниз. Сердце дрогнуло, и голова немножечко закружилась; блеснул в глаза ряд зеленовато-розовых от вечернего освещения волн, и так весело стало плыть вглубь моря. Берега не видно: кругом вода, небо, и кажется, никогда не устанешь, потому что волны сами несут вперёд…

Но вода быстро холодеет. Надо плыть к берегу. Она торопится, расстояние сокращается медленней. Белая кофточка и синий шарф на камнях кажутся всё так далеко. Пробует ногой дно: едва достаёт его кончиками пальцев. Плывёт ещё. Не смотрит на берег, чтобы потом сразу увидать его близко. Снова пробует ногой: вода по пояс. Она твёрдо встаёт на скользкие камни. Осторожно ступает, чтобы не поскользнуться. В потемневшей, но всё ещё прозрачной воде ноги кажутся белыми, как фарфор.

Выходит на берег и садится. От неровных камней больно, но так приятно чувствовать об них упругое, влажное тело. Воздух кажется теплей воды, и не хочется одеваться.

Она сидит долго, не двигаясь и не думая ни о чём. И вдруг неожиданное чувство молодости и счастья охватывает её. Точно впервые она ощутила жизнь, и вся отдалась этому ощущению. Не замечает, что солнце стало багрово-красным, почти касается моря и вечерний ветер подул с гор.

Она сидит в забытьи до тех пор, пока холод не заставляет вздрогнуть её всем телом. Она пугается и начинает одеваться, с трудом владея пальцами, потому что и они тоже дрожат от холода.

«Должно быть, я долго сидела. Озябла. Надо скорее домой. В тёплую комнату. Под тёплое одеяло».

* * *

Ольга Николаевна захворала.

С утра начался озноб и сильный кашель, а к вечеру жар.

Пришёл Андрей Владимирович и сел около постели.

Она смотрела на него равнодушным, тяжёлым взглядом и называла «доктор»…

Рассказала, что вчера к вечеру пошла на море. Вода была тёплая. Она искупалась; потом долго сидела на берегу раздетая и очень озябла.

– Мы пришли с вами часа в четыре, – сказал Андрей Владимирович. – Когда же вы пошли купаться?

– Вероятно, около шести… Когда я шла с моря, солнце село уже…

«Зачем это нужно ему… Вернулись в четыре часа… Он узнал по синему шарфу, и мы пошли гулять…»

Она всё хотела вспомнить что-то и не могла. Равнодушно смотрела на Андрея Владимировича и думала: «Почему он не уходит?.. Я же всё сказала ему…»

– Зачем, зачем вы меня не послушались?! – говорил он, как-то сгорбившись и сжимая виски большими руками.

– Я устала, доктор…

Он, казалось, не слышал её. Снова спрашивал. Говорил ей о чём-то. И брал за руку.

Ей было неприятно, что рука у него холодная и влажная, и она сказала:

– Доктор, у меня голова тёмная… Я не могу больше…

Он ушёл. В комнате стало тихо и всё одного цвета.

«Зачем же закрыли комнату синим шарфом?» – подумала она.

Больше она ничего не помнила…

* * *

Ольга Николаевна пришла в себя к утру. Первая мысль была: «Надо сейчас же ехать домой».

Голова была тяжёлая и руки чужие. За одну ночь она так ослабла, что у неё не хватало сил кашлять, и от этого тупая боль не проходила в боку.

Она попросила позвать к ней доктора.

Андрей Владимирович вошёл почти сейчас же, как будто бы дожидался за дверью.

– Я хочу ехать домой, – обратилась она к нему, не здороваясь и точно не узнавая его.

Он наклонился к ней и сказал:

– У вас тяжёлая форма лихорадки. Это серьёзно, но пугаться нечего.

Ольга Николаевна подняла веки и удивлённо посмотрела на него.

– Пугаться? разве я сказала? Я хочу ехать домой: к себе… и к детям, – с трудом докончила она.

Он всматривался в лицо, как будто бы хотел определить, вполне ли она сознаёт свои слова.

– Сейчас вам ехать невозможно, – сказал он.

– Но мне непременно надо… доехать до дому… – отчётливо сказала она. Хотела сказать: «дожить»… Но ей неприятно было так прямо говорить при постороннем человеке.

Андрей Владимирович встал. Лицо у него жалкое, растерянное. Ольга Николаевна подала ему руку и слабо улыбнулась.

– Андрей Владимирович, – первый раз она снова назвала его по имени, – вы простите меня… вы не сердитесь… Я вам так благодарна… Это был единственный счастливый день в моей жизни… И больше не надо об этом.

Она устала говорить. Закрыла глаза. Он молча, до боли крепко прижал её руку к губам, и когда она открыла веки, его уже не было в комнате…

Ольга Николаевна знала теперь наверное, что завтра уедет. Пусть вынесут на носилках, если не хватит сил идти самой. Лучше умереть дорогой, чем здесь: ближе к дому. У неё появилось какое-то физическое ощущение дальности расстояния. Точно она видела перед собой весь путь, до мельчайшей подробности, и в конце его – её дом с детьми и привычной постоянной жизнью, а в начале – комната с белыми холодными стенами, в которой лежит она.

«Господи, как далеко… И все они там… А я здесь зачем-то… Какие-то люди, чужие люди около меня…»

Всю ночь она думала о детях. Она видела их маленькими, какими они были лет пять назад, когда, бывало, утром она брала их к себе в постель, и они засыпали около неё, прижимаясь друг к другу. А днём, куда бы она ни шла, бегали за ней, держась за платье, и со звонким смехом кричали:

– Сама утка ходит… своих детей водит…

И теперь они одни. Маленькие-маленькие. Не за кем ходить им, держась за платье… А она зачем-то здесь. Одна. Совершенно одна… Да как же она могла уехать? оставить их? жить здесь?

Если бы можно было, Ольга Николаевна сейчас же встала бы и поехала на пароход. Но всё равно придётся ждать до утра.

«А вдруг не доеду… умру?»

Мысль о смерти кажется ей совершенно нестрашной: как будто бы к ней не имеет никакого отношения.