Читать книгу - "Институтки. Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц - Г. И. Ржевская"

безмятежно лежавший на паркете, и обратил взор на нас. Глаза смотрели равнодушно, но жест создавал впечатление шутки. Я стояла, слегка усмехаясь маленькому курьезному происшествию, виновницей которого была я. К директору подошла Евгения Владимировна и что-то тихо ему сказала.

Присев еще в одном поклоне, мы повернулись и беззаботно пошли в столовую. Ну, а для меня после началось…

Евгения Владимировна строго-настрого велела мне найти директора и просить у него извинения. Часа полтора я напряженно бегала по всем коридорам и закоулкам института в поисках толстенького старичка в синем мундире с золотыми пуговицами. Наконец я поймала его в нижнем коридоре и в страшном волнении судорожно просила у него извинения за свое преступление — за то, что уронила кусочек сахара к его ногам. Он молча выслушал меня, потом процедил что-то сквозь зубы и отпустил меня.

Это был первый и единственный раз, когда я видела директора нашего института.

Девичий переполох

Вскоре после моего поступления в институт наш класс устраивал вечер. Сначала был спектакль, подготовленный, как мне помнится, еще в прошлом году. Девочки с увлечением сыграли незнакомую мне комедию «Девичий переполох» (Виктор Крылов)27, а затем должен был состояться костюмированный вечер. Я заранее попросила маму принести мне мой костюм «Роза», в котором я недавно была на вечере в офицерском собрании. На розовый чехол были нашиты лепестки тоже розовой материи. У горла был зеленый зубчатый воротничок, на голове шапочка из розовых лепестков с зелеными стебельками вверху.

Не могу не только вспомнить, но даже вообразить или предположить, за что Евгения Владимировна наказала меня, лишив участия в костюмированном вечере. Это было очень жестокое наказание, но я отнеслась к нему удивительно равнодушно. Тотчас отдала свое розовое платье одной из девочек, не имевшей костюма, и меланхолично бродила среди разряженных пестрых фигурок. Вообще было скучно: не было ни музыки, ни танцев. Евгения Владимировна к концу вечера неожиданно сжалилась надо мною и позволила мне переодеться. Но переодеться уже было не во что. Не отнимать же уже отданное платье?! Я нашла остатки чужих костюмов, напялила их на себя и так же бесцельно бродила среди других, столь же бессмысленно блуждающих загадочных фигурок.

Это был единственный вечер в институте, который помню как организованное развлечение.

Движение

Если спросить, чего мне больше всего не хватало в первое время моей институтской жизни, я бы сказала: «Движения!» Часами мы сидели в классе на уроках, вечерами должны были готовить заданное. В переменах прогуливались в зале кто группами, кто в одиночку, кто парочками, обнявшись. В первые дни я общалась то с одной девочкой, то с другой, но по существу я была одна. Как-то мне понравилась одна девочка V класса Маруся Синицкая. Я искала ее в перемену. Перемолвишься словечком, пройдешь несколько шагов вместе и — конец перемены.

Однажды в великой жажде движения я помчалась с одного конца рекреационного зала в другой и так разбежалась, что заскользила по паркету, как по льду на катке. Не в состоянии остановиться, я со всей силой разбега ударилась грудью о рояль, стоявший у стены. От ушиба я потеряла сознание и упала. Надо мной тотчас тревожно склонилось несколько головок, кто-то побежал за классной дамой. Когда подошла Евгения Владимировна, я уже очнулась и открыла глаза. Кто-то сказал: «Обморок!» — «Ну, тут обошлось без обморока», — услышала я холодный, почти ироничный голос Евгении Владимировны. Девочки подняли меня, взяли под руки и отвели в лазарет. Часа через два я уже сидела в классе.

Из комнатных игр мы знали одну — в камешки28. Камешки нам заменяли кусочки пиленого сахара, который мы получали в столовой к чаю.

Стены здания были очень толсты, подоконники очень широки. На этих подоконниках мы подбрасывали кусочки сахара в разных вариантах. Это была игра младших классов, и движения здесь было очень мало.

Туалетная комната (мы называли ее «маленькой комнаткой», «petite chambre» — по-французски, а чаще всего просто «малюткой») состояла из двух довольно просторных частей. В задней были установлены унитазы, отделенные друг от друга небольшими перегородками, в передней же был ряд раковин для умывания, и высоко под потолком на специальной перекладине висело, спускаясь почти до пола, длинное, скрепленное концами полотенце. Мы передвигали его, когда ближайшая его часть становилась влажной или грязной. Вот это полотенце и выбрала я для своих физкультурных занятий. Схватившись за одну его часть, я раскачивалась на нем, как на гигантских шагах. Слава Богу, и полотенце, и деревянная перекладина выдерживали этот груз.

Вскоре я научилась у девочек ходить на пальчиках, как ходят балерины. В наших легких и мягких прюнелевых ботиночках это было и легко и трудно. Но я была тоненькая, худенькая. Сначала я могла сделать всего несколько шагов, а потом ходила вдоль всей свободной стены класса — в одну сторону и обратно. Это было движение! Это было движение, притом не лишенное изящества.

Осенью, весной и зимой мы гуляли в большие перемены в нашем парке. Игр никаких не было. Теннис и крокет были в распоряжении старших, но я никогда не видела их играющими.

Зимой на дорожки парка клали доски, и мы ходили парами под руководством классной дамы по этим доскам. У нас, разумеется, были уроки гимнастики и танцев. Но они, если не ошибаюсь, были раз в неделю поочередно. На уроках гимнастики мы снимали наши формы и надевали легкие серо-голубые платьица длиной до половины голени и с полукороткими рукавами. Резиночки отделяли юбку от верхней части платья. Эти занятия слегка оживляли однообразное течение наших дней.

На уроках танцев мы снимали пелеринки и разучивали разные «па» и «позиции». Из танцев мы выучили полонез. Остальные танцы — вальс, польку, мазурку, падеспань, падекатр29 и другие мы выучили как-то стихийно. Танцевать я очень любила.

Наказания

Самым тяжелым наказанием было у нас лишение свидания с родными. «Не пойдешь на прием» — воспринималось как настоящее горе. Но за все годы моего пребывания в институте я не помню случая, чтобы в нашем или другом классе кто-нибудь был наказан столь жестоко.

Самым же неприятным, даже позорным наказанием считалось «стоять под часами». Провинившаяся высылалась