Читать книгу - "Клятва у знамени - Теодор Кириллович Гладков"

— Рано! — только и бросил в ответ Васо, стирая ладонью пот с взмокшего лба.

Все ближе немцы, уже видны погоны офицеров… Теперь Киквидзе и сам протянул руку к аппарату. И вдруг они встали как вкопанные, круто развернулись и тем же четким размеренным шагом двинулись обратно.

Германское командование не решилось нарушить перемирие, а сбить красных бойцов с позиций без выстрела не удалось.

Все ликовали. Доволен был и Киквидзе, что хватило выдержки не поддаться на провокацию.

В бою с гайдамаками Васо получил первую — в руку — из своих тринадцати ран. Если разложить на год с небольшим, то выйдет, что ранило его каждый месяц. И ни разу он не покидал строй. До той, последней пули…

Оставив в Сарнах кавалерию — для прикрытия эвакуации войск фронта, — Киквидзе по распоряжению ревкома вернулся с отрядом в Ровно. Тут он узнал, что Чрезвычайный съезд, завершив свою прерванную петлюровским налетом работу, постановил отвести войсковые части с оружием в глубь страны.

Но Василий Киквидзе провел еще один бой — его отряды стремительным броском, смяв гайдамацкие заслоны, захватили Житомир. Вслед за Житомиром был освобожден и Бердичев, куда переехали ВРК и полевой штаб Юго-Западного фронта. Ровенский отряд к этому времени насчитывал уже свыше пяти тысяч человек.

Киквидзе и Разживин хорошо понимали, что такими силами немецкого наступления не остановить. Перед ними стояла другая задача — удерживать Бердичев до тех пор, пока не будет завершена организованная эвакуация Юго-Западного фронта. Круглые сутки стучали по стыкам рельсов узловой станции эшелоны, вывозя оружие, боеприпасы, военное снаряжение. Ни один вагон с этим имуществом не должен был попасть в руки немцев или гайдамаков.

Только проводив последний состав, Киквидзе отдал приказ отходить на Киев, освобожденный 26 января советскими войсками. 30 января в Киев переехало Украинское советское правительство. Центральная рада, навек запятнавшая себя кровавой расправой с восставшими рабочими «Арсенала», бежала на Волынь. Она обосновалась по иронии судьбы в том самом Житомире, который незадолго до этого оставили отряды Киквидзе после того, как до конца выполнили свою задачу.

Почти месяц, непрерывно отражая нападения мелких подразделений петлюровцев, отряд Киквидзе продвигался к Киеву, чтобы вступить здесь в бой с новым, куда более сильным и опасным врагом — войсками кайзеровской Германии.

После заключения Брестского мира продвижение австро-германских войск в пределах Советской России прекратилось, но на Украине, воспользовавшись сговором, заключенным с Центральной радой, оккупанты продолжали наступать. Триста тысяч отборных солдат бросило австро-германское командование на Украину.

По призыву Советского правительства Украинской республики народ повсюду поднимался на самоотверженную борьбу с превосходящими силами врага, чтобы задержать его продвижение в глубь страны. В обозе оккупантов двигалась и окончательно продавшаяся Центральная рада, кое-как сохранившая с помощью немецких подачек свое жовто-блакитное воинство.

Около недели Ровенский отряд вел бои с наступающими гайдамаками на подступах к Ршеву в районе Волынского поста в треугольнике железных дорог. Здесь в его ряды влилась большая группа киевских рабочих, а также чехов и словаков — бывших военнопленных австрийской армии. Из них был потом сформирован Чехословацкий отряд. А когда к Киквидзе пришли немецкие, австрийские, китайские, венгерские, польские добровольцы, Чехословацкий отряд был преобразован в Интернациональный полк.

Пятнадцать раз Ровенский отряд поднимался в атаку, отбрасывая врага яростным штыковым ударом. В одной из схваток Киквидзе снова был ранен, и снова в руку.

Виталий Примаков, прославленный герой гражданской войны, в десятую годовщину Красной Армии вспоминал об этих боях:

«Небольшого роста, энергичный, подвижный, весь — огонь и порыв, Киквидзе поспевал везде: и на линии фронта, и в деле формирования пополнений — слышалась его гортанная речь, гремело горячее слово. Две дивизии немецкой пехоты и отряды петлюровцев подошли к Киеву. Приходилось отступать. Мой отряд и отряд Киквидзе были назначены в арьергард — прикрывать отступление. Пять дней мы удерживали переправу на Днепре, пока наша армия не прошла к Ромодану и пока немцы не установили на киевских высотах тяжелые батареи. Эти пять дней и ночей жарких боев научили меня уважать Киквидзе. Спокойный перед лицом смерти, он был подвижен как ртуть и везде поспевал на своей лошади. Когда положение стало совершенно невыносимым, мы решили отойти».

Только после того, как 1 марта была закончена эвакуация ценного военного имущества из Киева, Киквидзе приказал красногвардейцам отойти на левый берег Днепра. Под прикрытием ночной темноты, в полном молчании киквидзевцы переходили великую реку. У некоторых на глазах блестели слезы. В городе стояла тишина, лишь изредка нарушаемая случайными ружейными выстрелами и собачьим лаем. Трудно было смириться с мыслью, что утром в Киев войдут оккупанты. Но никто не сомневался — в скором времени древний русский город снова будет освобожден.

На станции в Дарнице, где скопилось большое количество разных воинских эшелонов, царила суматоха и неразбериха. И тут, на забитом мятущимися людьми перроне, Еремин впервые увидел обычно спокойного Киквидзе в ярости. Вид у Васо был страшный: воспаленные глаза горели, левая рука в пропитанном кровью рукаве подвешена на ремне, в правой — маузер…

С помощью подоспевших Медведевского, Клименко, других командиров Киквидзе пресек панику и навел порядок. Только после этого позволил увести себя в станционный медпункт. Миновали сутки, как Васо был ранен, но настоящей помощи ему еще так и не было оказано. Он потерял много крови и теперь, после бурной сцены на перроне, едва держался на ногах.

Вынуть руку из насквозь пропитанного кровью и замерзшего рукава оказалось невозможно. Молоденькая сестра милосердия с трудом разрезала шинель и гимнастерку, извлекла руку и стала осторожно ее обмывать. Увидев красную опухоль вокруг раны, девушка перепугалась, предложила послать за врачом, так как была угроза заражения.

Киквидзе, морщась от боли, приказал:

— Какой тут врач… Некогда, сама режь…

Он произнес «нэкогда» и «рэжь» с кавказским акцентом, который всегда пробивался у него в минуты волнения.

Сестра послушно обработала рану сама. Когда же закончила и подняла испуганные глаза, то обомлела: Киквидзе спал непробудным сном смертельно уставшего человека.

Часа через три Васо проснулся, вышел на перрон. Стояло на редкость ясное утро. Вдали, за Днепром, ослепительно сияли на солнце купола Киево-Печерской лавры. Правее, на Владимирской горке, отчетливо выделялся громадный памятник князю Владимиру с крестом в поднятой руке.

Осторожно умывшись снегом, Киквидзе долго смотрел на красавец город, в котором за неделю боев он так и не побывал. К нему подошел незнакомый командир, осведомившись, точно ли он Киквидзе, пригласил пройти в стоявший на