Читать книгу - "Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века - Валери Кивельсон"

В важнейших исследованиях, посвященных особенностям и временным рамкам охоты на ведьм в Европе, уделяется внимание не только периодам социальных волнений и политических беспорядков, но и другим кризисам. Вольфганг Берингер и другие специалисты по истории колдовства в Германии установили наличие связи между усилением охоты на ведьм и суровыми погодными условиями, неурожаем, нехваткой средств к существованию. В Европе ухудшение климата сопровождалось мятежами и религиозным брожением, порождая гремучую смесь из неуверенности в будущем, лишений и ощущения уязвимости. Эти обстоятельства благоприятствовали процветанию колдовства. Так, например, в Баварии, как показывает Берингер, время с 1586 по 1630 год было отмечено религиозными спорами, политическими беспорядками, голодом – самым серьезным из всех наблюдавшихся на протяжении малого ледникового периода в начале Нового времени – и, вовсе не случайно, многочисленными казнями ведьм[54]. Среди специалистов по русской истории также есть сторонники теории кризиса – в частности, такого понятия, как «общий кризис XVII века», применяющегося и к исследованиям колдовства[55]. График частоты процессов в XVII веке подкрепляет идею о том, что политические кризисы и социальные волнения усиливали тревоги по поводу колдовства. Пик их приходится на 1648–1650 годы, когда прокатилась волна городских восстаний, менее сильный всплеск – на период восстания Разина, охватившего значительную часть страны и поставившего под угрозу стабильность режима (1670–1671). По-видимому, беспокойство по поводу колдовства становилось сильнее также в периоды нестабильности и волнений, которыми характеризовалось раннее царствование Петра (с 1682 года): в эти годы выдвигались обвинения в колдовстве, имеющем политическую подоплеку и направленном против царя и его родственников. Но если брать XVII столетие в целом, «кризисное» объяснение выглядит таким же слабым, как и любая апостериорная модель: в одни периоды, которые мы назвали бы кризисными, число процессов возрастало, в другие – нет. К примеру, опустошительной чуме 1654 года и медным бунтам 1662 года соответствуют периоды менее активного преследования колдунов. Если какой-либо подобный случай в провинции совпал по времени с восстанием в Москве, но не может быть прямо объяснен через это событие, следует ли считать его результатом беспорядков в далекой столице? Я склонна считать, что в кризисные времена усиливалась общая тревожность, но предлагаю не устанавливать причинно-следственную связь в отсутствие источников.

Более продуктивным – по сравнению с рассмотрением отдельных кризисов – выглядит применение введенного Адамом Эшфортом понятия хронического «ощущения духовной незащищенности», свойственного людям в отдельных обществах: постоянно следует проявлять бдительность, иначе недобрые намерения соседей, родственников и даже тех, кого ты считаешь близкими друзьями, могут обернуться мощным зарядом злой силы. В 1990-е годы Эшфорт проводил полевые исследования в Соуэто, пригороде южноафриканского Йоханнесбурга, где страх стать жертвой колдовства являлся не приметой кризиса, а повсеместно разлитым в обществе ощущением. Согласно Эшфорту, в Соуэто «человек со всей очевидностью чувствует, что его жизни постоянно угрожают носители злых сил, способные навредить ему или даже убить его, страх перед колдовским воздействием реален, а индустрия защиты от злых сил разрослась до гигантских размеров». И далее: «Как правило, в местах вроде Соуэто вероятность того, что носители зла могут совершить тот или иной поступок, является лишь фоновой, и оснований для лишнего беспокойства нет. Но порой, когда страдания и несчастья ощущаются особенно остро и требуют конкретных действий, люди начинают всерьез тревожиться, что бедствия насланы нарочно, с темными намерениями». В Европе раннего Нового времени было принято считать, что слова, мысли, взгляды, потаенные желания и невысказанные обиды способны оказывать материальное воздействие на других людей – и ощущение собственной уязвимости перед невидимыми угрозами заставляло быть настороже, страшиться удара, нанесенного при помощи сверхъестественных средств. Если перевести это в практическую плоскость, получается, что повседневная жизнь по большей части «проходила в подозрениях и страхах перед колдовским воздействием, но это редко выливалось в открытые обвинения и преследование ведьм и колдунов». Хроническое ощущение внутренней опасности – считалось, что мир полон активного зла, – грозило вызвать пламя, которое разгоралось от малейшей искры [Ashforth 2005:13]. Материалы процессов свидетельствуют, что постоянное беспокойство такого рода было присуще и жителям Московского государства.

Количество судебных процессов по обвинениям в колдовстве в 1601–1700 годах (с пятилетним интервалом)

Несмотря на заметные культурные различия, общим знаменателем как на Западе, так и в России была вера – понятие, которое очень трудно определить при помощи документов. Кажется неоспоримым, что русские, как и жители других стран, верили в существование динамичного потустороннего мира, обитатели которого проникают в мир земных существ и манипулируют последними в своих целях. Окружающая действительность для них была полна сверхъестественных существ и сил. Ниже мы почти не будем касаться вопросов веры и представлений о многочисленных обитателях мира духов, которые, вероятно, подпитывали веру в магию – источники XVII века очень редко говорят о них. В сборниках заговоров того времени встречаются отдельные упоминания о домовых, леших и водяных чертях, но в основном все это известно из позднейших исследований этнографов, а потому должно и дальше изучаться ими [Топорков 2010; Мифологические рассказы 1996; Ivanits 1989; Райан 2006; Топорков 2005].

Но при этом один из аспектов взаимодействия с иным миром, выявленный Эшфортом в Соуэто, находит соответствие в российских источниках: «В колдовском мире все конфликты имеют потустороннее измерение… Многие средства доступны тем, кто хочет причинить вред или оградиться от него. Когда нет надежды на справедливость, насилие порождает насилие, образуя бесконечный цикл мщения: точно так же колдовство порождает колдовство» [Ashforth 2005: 313]. Важная связь между подозрениями в занятии колдовством и стремлением к справедливости там, где рассчитывать на нее не приходилось, как выяснилось, является определяющей характеристикой русских магических практик.

Рассмотрев в общих чертах западные труды о колдовстве, мы обнаружили немало моделей с их многочисленными вариантами – моделей, согласно которым объясняющими факторами должны служить невежество, фанатизм, религиозные конфликты, гендерные различия, психология, социология, теология, выстраивание государственных структур и власть, законодательство, идеология. Лишь немногие из этих подходов можно напрямую использовать для объяснения феномена колдовства в России раннего Нового времени – по крайней мере, не в том виде, в каком они применяются к европейскому контексту. Однако подходы, разработанные для других частей света, могут навести историка, занимающегося Россией, на плодотворные размышления и заставить сменить точку зрения. Разумеется, гендерные различия, идеология и религия играли ключевую роль в складывании представлений о колдовстве в России, хотя и выглядели здесь по-иному, нежели в других местах. И поэтому аналитические модели, основанные на материале других стран, стали для нас главным источником вдохновения.

Обзор литературы – необходимая основа и важная часть