Читать книгу - "Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн"

стороны просят заслушать раньше или позже. Суд считается с этим. Но чтобы по такому большому делу оба адвоката опоздали — случай небывалый.

Потом выяснилось, что накануне заседания Коновицер был в суде и обратился к председателю с таким заявлением:

— Завтра слушается мое дело. Я слышал, что в вашем суде иногда заседания затягиваются до ночи, а я должен в семь вечера уехать, почему прошу заслушать мое дело раньше.

Феофан Иванович сухо сказал Коновицеру:

— С такой просьбой могли обратиться к секретарю, — и углубился в чтение дел.

Коновицер обиделся на председателя и, посетив Браславского, назвал Феофана Ивановича бурбоном. Утомленный дорогой, Коновицер заспался и был почему-то уверен, что суд раньше одиннадцати не откроет заседания, а на список дел не обратил внимания и с Браславским не уговорился. Я не был знаком с Коновицером.

Выйдя из зала в кулуар, я увидел входившего нарядного присяжного поверенного, который подошел к Браславскому. Узнав, что дело заслушано, Коновицер зашатался, его поддержал Браславский и повел в наши комнаты, куда и я зашел. Взволнованный Коновицер повышенным голосом осуждал суд, решил телеграфно жаловаться министру на председателя, который знал, что он будет в суде. Браславский, увидев меня, сказал:

— Наш член совета засвидетельствует вам, как все произошло.

Коновицер умолк. Я рассказал, что суд открыл заседание в полдесятого (повестка на девять), что дело Коновицера было шестым и заслушано в очередь и что были заслушаны еще два дела после дела Коновицера, а теперь полдвенадцатого.

— И вы, — обратился я к Коновицеру, — не имеете основания жаловаться. К несчастью, Браславский пришел, когда доклад был окончен, растерялся и не заявил ходатайства приостановить слушание дела, хотя вряд ли суд уважил бы такое ходатайство. Суд мог предоставить Браславскому дать объяснение, если бы он об этом заявил.

Коновицер совершенно растерялся и повторял:

— Что делать? Что делать?

Кто-то из присутствующих предложил мне пойти к судьям и убедить их возобновить слушание дела. Браславский сказал, что с его стороны не встретится препятствия. На мой вопрос, как это можно сделать, советчики настаивали, «что суд разорвет резолюцию, это пустяки, ибо стороны об этом просят». Пошел в совещательную. Судьи уже знали о происходящем. Я передал просьбу, но Феофан Иванович резонно заметил, что уничтожить объявленную резолюцию невозможно. Пойдет огласка, и могут получиться крайне неприятные последствия для состава суда. «Гастролер»[478] просил пораньше отпустить его. Дело совершенно неосновательное, и если у него имеются новые документы, то палата рассмотрит. Разговор я объявил собравшимся. Заседание для большинства адвокатов закончилось, мы решили пойти обедать и пригласили Коновицера, чтобы он не оставался один. Пошли.

Был у нас присяжный поверенный Гельфгот, мастер на всякие «фортеля и обходы закона». Он подал Коновицеру следующую мысль:

— Решение суда — ерунда, и дело сводится к большой судебной пошлине на апелляцию. Сказать об этом доверителю, естественно, немыслимо. Я вам достану для доверителя «свидетельство о бедности» от мирового судьи, и вы без пошлины подадите жалобу.

На чье-то замечание, как можно устанавливать бедность истца, взыскивающего миллион, Гельфгот не смущаясь ответил:

— Поэтому истец и впал в бедность, что Максимовы не отдают следуемого с них миллиона рублей.

Потерявшийся Коновицер ухватился за эту мысль и решил ехать с нами в Ростов, где составит жалобу в палату, получит свидетельство, а в суде мы повлияем, чтобы признать «право бедности». Стало веселее, явилась возможность ослабить неприятность, Коновицер не потеряет нескольких тысяч рублей.

В Ростове развлекали Коновицера, пока получится свидетельство. Гельфгот хлопотал у знакомого мирового судьи получить явно незаконное свидетельство. Коновицер вместо Ниццы болтался в Ростове, бывал много у меня. Оказался он человеком толковым, имел в Москве хорошее положение, а «это дело какое-то проклятое», — сказал он.

Я стал расспрашивать его, насколько основателен иск к Максимовым, ибо, зная Максимовых, их дела, не допускаю, чтобы они уклонились от платежа долга, и не понимаю, почему могла образоваться миллионная претензия. Коновицер рассказал основание иска, из чего было ясно, что за сделанные работы в городе Грозном на нефтяных промыслах с Максимовых действительно следует около 200 000 рублей, которые Максимовы готовы были уплатить, но при условии, чтобы московская фирма согласилась на прекращение договора.

— А может быть, Максимовы пойдут на мировую, и не могу ли быть вам полезным? — предложил я.

Коновицер принял это предложение, и я посетил главу дома, с которым был в добрых отношениях. У них был свой постоянный юрисконсульт, присяжный поверенный …[479], который не занимался частной практикой, ибо сидел в конторе Максимовых как служащий. По серьезным делам приходилось и мне давать заключения.

— Прежде всего, — сказал Максимов, — должен вам сказать, что дело в Грозном — затея моего тестя, почему ведет дело его поверенный Браславский. Знаю о происшедшем в суде, но это не меняет сути дела. Предлагаю поверенному совместно с вами, если примете мою просьбу, и Браславским выяснить окончательно сумму, действительно следуемую, и мы можем пойти на мировую.

Известил Браславского, который приехал, и засели за работу. Коновицер предъявил нам документы, которые он собирался представить в злосчастном заседании. Подсчитали, обсудили и пришли к выводу, что фирма вправе получить (точно не помню) около 300 000 рублей. Максимовы ввиду понесенных судебных расходов предложили 275 000 рублей. Коновицер телеграфировал, начался торг, и стороны сошлись.

Успокоился Коновицер, горячо благодарил меня за оказанное ему гостеприимство и за заботу о деле, поднес моей жене роскошный короб конфект. Тепло распрощались, и он покатил в Ниццу с большим опозданием. Скорый поезд уходил из Ростова в шесть вечера. Около десяти вечера получил из Таганрога большую благодарственную телеграмму от Коновицера.

Утром меня вызвал по телефону из Таганрога адвокат Золотарев и с хохотом рассказал о злоключениях Коновицера. Пишу об этом и думаю, что можно предположить вымысел, шутку, а ведь это было. Коновицер, укатив из Ростова, счел своею обязанностью письменно закрепить мне свою благодарность, составил большую телеграмму в поезде и в Таганроге пошел сдать телеграмму и запастись на ночь зельтерской водой. Проделав нужное, он после второго звонка выбежал не на ту платформу, поезд ушел, и он остался в туфлях и в дорожной шапочке в Таганроге. Вызвал Золотарева, дали телеграмму вслед поезду возвратить вещи из купе в Таганрог. В пальто начальника станции и галошах на туфли Коновицера водворили в гостиницу, где он пробыл сутки и отбыл наконец в Ниццу.

После этой истории встречался с Коновицером, бывая в Москве, и много смеялись, вспоминая «ростово-таганрогскую эпопею». Он хорошо жил, имел солидную практику и уверял, что никогда ничего подобного с ним не бывало, так как отличается большой аккуратностью во всем.

В этой истории я принял участие, желая помочь товарищу,