Читать книгу - "Достоевский - Людмила Ивановна Сараскина"

10 000, которые она назначала на мою долю в своем завещании, и, воротившись в Петербург, стал додавать журнал. Но дело было уже сильно испорчено: требовалось выпросить разрешение цензурное издавать журнал». Необходимо было найти официального редактора — Достоевский, бывший политический преступник, состоящий под секретным надзором, не мог поставить свое имя на журнале ни как редактор, ни как издатель. На роль редактора он пригласил А. У. Порецкого, постоянного сотрудника «Времени»; в роли издателя выступила вдова брата.

«Для того чтобы издание по-прежнему служило поддержкою ныне осиротевшему семейству, чтобы затраты, на него сделанные, не пропали даром, а обязательства были выполнены, я, как опекунша детей моих, а вместе с тем и сонаследница прав и обязательств моего мужа имею честь просить С.-Петербургский Цензурный Комитет исходатайствовать утверждение за моим семейством и за мною права продолжать издание журнала “Эпоха”, с тем, что редакцию журнала примет на себя статский советник Александр Устинович Порецкий, если Комитет не найдет препятствий утвердить его в звании редактора»51.

Прошение Э. Ф. Достоевской (написанное ее деверем), а также прошение А. У. Порецкого, обратившегося в Цензурный комитет «по соглашению с наследниками покойного редактора журнала “Эпоха”», были приняты благосклонно; к дозволению вдове отставного поручика М. М. Достоевского продолжить издание журнала со стороны Третьего отделения «препятствий не встретилось».

Однако и редактор, и издатель выступали фигурами номинальными: всю работу — и хозяйственную, и финансовую, и редакционную — тянул на себе Достоевский. «Я стал печатать разом в трех типографиях, не жалел денег, не жалел здоровья и сил. Редактором был один я, читал корректуры, возился с авторами, с цензурой, поправлял статьи, доставал деньги, просиживал до шести часов утра и спал по 5 часов в сутки и хоть ввел в журнале порядок, но уже было поздно. Верите ли: 28 ноября вышла сентябрьская книга, а 13 февраля генварская книга 1865-го года, значит, по 16 дней на книгу и каждая книга в 35 листов. Чего же это мне стоило! Но главное, при всей этой каторжной черной работе я сам не мог написать и напечатать в журнале ни строчки своего. Моего имени публика не встречала, и даже в Петербурге, не только в провинции, не знали, что я редактирую журнал».

О черной работе Ф. М. по спасению «Эпохи», а с ней и осиротевшей семьи Михаила писал Николай Достоевский сестре Вере: «Брат предался весь семейству, работает по ночам, никогда не ложится ранее 5 часов ночи; и днем постоянно сидит и распоряжается в редакции журнала. Надо пожить и долго пожить, чтобы узнать, что за честнейшая и благороднейшая душа в этом человеке; а вместе с тем я не желал бы быть на его месте, он, по-моему, несчастнейший из смертных. Вся жизнь его так сложилась. Он никогда не пожалуется и не выскажет всего, что у него, может быть, накипело на сердце»52.

Однако усилия Ф. М. оказались тщетными и жертвы напрасными. Журнал опаздывал; подписчики, «которым ни до чего нет дела», негодовали; баланс за 1864 год вел к полному и окончательному разорению: приход 22 тысячи рублей, расход — 29 тысяч наличными и 9500 векселями. Катастрофически упала подписка — Достоевский объяснял это всеобщим журнальным кризисом: «Во всех журналах разом подписка не состоялась. “Современник”, имевший постоянно 5000 подписчиков, очутился с 2300. Все остальные журналы упали. У нас осталось только 1300 подписчиков… Никогда еще не бывало с самого начала нашего журнализма, с тридцатых годов, чтоб число подписчиков убавилось в один год более чем на 25 процентов. И вдруг почти у всех убавилось наполовину, а у нас на 75 процентов».

В марте 1865-го наступил момент, когда никаких надежд на продолжение журнала не осталось: подписка прекратилась, касса была пуста, кредиторы требовали уплаты по векселям. Агония журнала длилась недолго. «При начале подписки долги, преимущественно еще покойного брата, потребовали уплаты. Мы платили из подписных денег, рассчитывая, что за уплатою все-таки останется чем издавать журнал, но подписка пресеклась, и, выдав два номера журнала, мы остались без ничего… Я ездил в Москву доставать денег, искал компаньона в журнал на самых выгодных условиях, но кроме журнального кризиса у нас в России денежный кризис. Теперь мы не можем, за неимением денег, издавать журнал далее и должны объявить временное банкротство».

«Эпоха» погибала. После февральской книжки в редакции не осталось ни гроша, нечем было платить сотрудникам, авторам, за бумагу, в типографию. Последние номера страдали, как позже заметит Страхов, «отсутствием выдающегося содержания»: Ф. М. писать не мог, добыть «замечательных вещей» было неоткуда. В сентябре 1864 года умер Аполлон Григорьев[39], статьи которого придавали журналу вес и цвет.

Февральский номер «Эпохи» с рассказом Достоевского «Крокодил» (несправедливо истолкованный как аллегория, где осмеяна трагическая судьба Чернышевского, так что и спустя годы Ф. М. будет отвергать обвинение, будто он, бывший ссыльный и каторжный, написал на другого «несчастного» зловредный пасквиль) оказался последним. «Многие неблагоприятные обстоятельства… заставляют нас прекратить в настоящее время выпуск нашего журнала, а вместе с тем и продолжающуюся на него подписку. Мы вошли в соглашение с издателем “Библиотеки для чтения”, и он принял на себя высылать всем согласным на то подписчикам нашим, вместо нашего журнала, свой журнал, со всеми его приложениями, вплоть до конца нынешнего года», — значилось в объявлении от издателей «Эпохи» (спустя десятилетия П. Д. Боборыкин вспомнит вечер, когда в тесной квартире Достоевского они обсуждали соглашение, и Ф. М. «говорил очень толково, на деловую тему, своим тихим, нутряным и немножко как бы надорванным голосом»53). Но и «Библиотека для чтения» не смогла выполнить соглашение: она прекратилась в то самое время, когда объявление «Эпохи» появилось в печати.

После долгих, но безрезультатных попыток продлить жизнь

«Эпохи», после раздачи кредиторам векселей на огромные суммы, после необходимых выплат, на которые ушли все подписные деньги, Достоевский сдался: в ситуации журнального кризиса, когда подписка едва ли не везде убавилась наполовину, оказалось невозможным даже на самых выгодных условиях найти компаньона. «Я слышала, — писала Е. В. Салиас де Турнемир своей близкой приятельнице А. П. Сусловой 16 мая 1865 года, — что “Эпоха” Достоевского приказала долго жить, что “Современное слово”, “Отечественные записки”, “Библиотека” при последнем издыхании… Говорят, что Достоевский собрал своих сотрудников и, как прилично честному человеку, заплатил все долги, возвышавшиеся до 40 т. сер. и закрыл журнал. Все это весьма печально»54.

Но и это была еще не вся печаль. «На мне… до 10 000 вексельного долгу и 5000 на честное слово» — так обстояли