Читать книгу - "Любовь и смерть. Русская готическая проза - Алексей Константинович Толстой"

В продолжение дня старик сидел в глубоких креслах, обложенный подушками, тяжело дышал от удушья и, посматривая на внучку, которая играла подле него куколками из тряпочек, все бормотал что-то про себя. Иногда и разговорится: няня свернет Сашеньке новую куколку, внучка подбежит к дедушке и похвастается своей куколкой: «Дедушка, куколка!»

– А! куколка? – скажет старик. – Хорошо… вот постой… я куплю тебе настоящую куклу…

– Да только все обещает дедушка, – отвечает вместо Сашеньки няня.

– А вот… будет хорошая погода… так мы и поедем в город… – скажет старик, посматривая в окно сквозь тусклые стекла летних и зимних рам. – Видишь, какая пасмурная погода…

– Бог с вами, какая пасмурная, – скажет няня, – если уж эта пасмурная, так светлой-то нам и не дождаться.

– Сырость в воздухе, – проговорит старик, – это я чувствую по себе… так и душит…

Во время ночей старик мается на постели и также все бормочет:

– Совсем сна нет… вить уж скоро, чай, заутреня? Заутреня скоро!.. О-хо-хо!

– Ого, – ответит домовой, повернувшись за печкой с боку на бок.

– Смотри пожалуй… где это стучат? Чу, стучит… а?

– Ага! – отзовется домовой.

Старик начнет прислушиваться, потом кликнет сонного Бориса и спросит:

– Где это стучит?

– Нигде не стучит.

– Что-о?

– Нигде не стучит, – крикнет Борис на ухо.

– Что ж это… в голове, стало быть, стучит?..

И старик снова начинает прислушиваться, где стучит: в голове или вне головы. А Борис, уходя, бормочет себе под нос: стучит! Черт, домовой стучит, прости Господи! Ляжет, а домовой и начнет его душить за ложь и брань.

II

Так проходили годы. Сашенька подрастала, старик дряхлел и час от часу становился мнительнее и боязливее за внучку. Соблазн ему представился во всем ужасе. Припоминая свою храбрую молодость, он знал, что девушка в 15 лет как кудель: стоит только бросить огненный взор – и загорелась. Не доверяя и глазу старой няни, он без себя не стал отпускать Сашеньку даже в церковь. Напрасно няня представляла ему, что это великий грех.

– Когда ж вы соберетесь-то сами? – говорила она ему.

– А вот… погода будет получше… поедет в соборы… в соборы поедем… покуда дома помолится… все равно…

– Нет, не все равно! грех!

– Ну-ну-ну, ты дура… По-вашему, не грех женихов выглядывать!..

– Что ж такое? А по-вашему как? По-нашему, дай бы Бог, чтобы нашелся женишок Александре Васильевне, – отвечала няня с сердцем.

Старик пришел в ужас.

– Молчи!.. дура!.. Я прогоню тебя! – вскричал он. – Видишь, что говорит!.. научит еще ребенка под окном сидеть, напоказ!.. окон на улицу у меня ни под каким видом не отворять!.. слышишь? а не то заколочу! Я тебя заколочу и окна заколочу!

– Слава тебе Господи, дослужилась до доброго слова! – проговорила няня, залившись слезами.

Тревожное опасение за внучку день ото дня увеличивалось. Только и думы у старика: как бы скрыть свое сокровище от обаяния какого-нибудь чародея.

«Где ж усмотришь за девочкой, – думал он, – выглянет на улицу – и беда! Вон, эво, так и шныряют проклятые ястребы – нет ли в окне добычи».

Подозрительный глаз старика так и преследовал всех молодых людей, проходящих по улице. Как назло ему, большая часть останавливалась, чтоб посмотреть на два старинных домика. В самом деле, после 12-го года они одни красовались посреди пожарища и казались такими завидными для всех погоревших, что, проходя мимо, каждый останавливался и восклицал: «Смотри пожалуй, кругом все обгорело, а эти чертовы избушки стоят себе, как будто бы ни в чем не бывало!.. Ей-богу, на удивление!» Но вскоре все соседство как будто разбогатело после пожара – вместо деревянных домов выстроило себе каменные палаты, и снова все прохожие, вместо умилительного взгляда на почтенную древность, восклицали: «Смотри пожалуй, две чертовы избушки втесались между каменных палат! Ей-богу, на удивление!»

Эти остановки проходящих и любопытство взглянуть на обросшие зеленым мохом домики мнительный старик понимал по-своему.

– Ох, эти мне, – бормотал он про себя, – глазом не видят, так чутьем слышат.

Долго придумывая, как бы охранить внучку от соблазна, старик наконец ухитрился.

– Постой, погоди, молодцы, – сказал он, – я вас проведу мимо двора щей хлебать!..

И тотчас же, несмотря на горе покорной внучки, ни на слезы и ропот ее няни, показал обстричь под гребешок прекрасные волосы Сашеньки. Потом велел Борису вынуть из сундука все старое платье и принести к себе.

Притащив груду рухляди, Борис, кряхтя, сложил ее перед стариком и, казалось, начал приподнимать по очереди слежавшиеся дружно тени нескольких поколений огромного некогда семейства. Память о далеком прошедшем ожила перед двумя стариками, но барин думал о своем.

– Тут должна быть курточка Кононушки! – сказал он.

– Где ж тут курточка? – ответил Борис, перебирая и рассматривая мужские и женские платья прошедшего столетия. – Это не курточка!

– Покажи-ко: какая ж это курточка, это камзол дедушкин…

– Эка, – проговорил Борис со вздохом, – носить бы да еще носить!.. бархат-то! а?.. Это робронт!..[301] Кажись, покойницы-матушки… Дай Бог ей царство небесное.

– Покажи-ко. Какая ж это курточка?..

– Какая ж курточка, кто говорит… кафтан-то ваш… а? шитье-то какое!.. Кажись, Пелагея-то Васильевна своими руками вышивала… материал-то! Не то что теперь!..

– Не матерчатая, а суконная, я тебе говорю!..

– Суконная? Так бы вы и сказали… Какая ж суконная?.. Вот суконный-то ваш мундир весь моль съела…

– Как моль съела? Покажи-ко.

– Словно решето.

– И Кононушкину курточку-то моль съела?..

– А Бог ее знает: вот ведь тут ее нету… Разве в другом сундуке.

После долгих поисков курточка была найдена. Старик обрадовался, призвал Сашеньку и велел ей надеть, а на шейку повязать платочек.

– Для чего же это, дедушка? – спросила она.

– Для чего! Ты у меня будешь амазонка… Посмотрись-ко в зеркало… хорошо? Ты у меня будешь амазонка…

– Да что ж это, для чего ж это, сударь, нарядили так барышню-то?

– А для того, что я так хочу. Ты, дура, не знаешь ничего, так и молчи. Немножко широка… сошьем новенькую, поуже, к празднику… так и ходи. Ты у меня будешь амазонка, в амазонском платье.

– Вы говорили, дедушка, что в амазонском платье верхом ездят… Помните, проехали верхом какие-то дамы?.. Вы будете меня учить верхом ездить?

– Верхом!.. Видишь ты какая!.. погоди… вот подрастешь, лет через десяток… а теперь и так хорошо… и под окошко сядешь… не простудишься… а то грудь и шея открытые… не годится…

– Да, смотрите, смотрите!.. Каков у меня внучек? Хорош мальчик? а?.. Что ж не смотрите? Это, верно, не девочка? Такой же небось юбошник, как вы?.. Да! как же, так и есть!.. Нет! милости просим мимо двора щей хлебать!..

III

Заколдованная дедушкой от всех глаз, которые ищут предметов любви,