Читать книгу - "Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников"

переплете торжественная надпись: «Собрание фасадов казенным и партикулярным строениям в Тверской и Ярославской губерниях с их уездами под главным начальством Его Императорского Высочества Георгия Голстинского сооруженным. Изданное архитектором Росси в Твери 1811-го года». Возможно, существовал еще один экземпляр альбома, который принц Ольденбургский вместе с личным представлением направил императору в Петербург. Только этим можно объяснить указ неожиданно полученный архитектором в конце декабря:

«Господину надворному советнику и архитектору Росси. По представлению генерал-губернатора Новгородского, Тверского и Ярославского Его Императорского Высочества принца Георгия Гольштейн-Ольденбургского желая наградить отличное усердие Ваше к службе и особенно труды, всемилостивейше жалую Вас Кавалером ордена Святого равноапостольного князя Владимира четвертой степени, коего знаки при сем препровождаются.

В С.-Петербурге

Декабря 18 дня 1811-го

Александр»[6].

Награда к Рождеству. Архитектор горячо благодарит очаровательную благодетельницу. Это, конечно, ее рук дело. При такой покровительнице можно быть спокойным за свое будущее…

Тверской двор тесно связан с Петербургом, и все столичные новости быстро становятся известными на берегах Волги и Тверцы. Так, приходят сообщения о торжественном освящении 15 сентября 1811 года Казанского собора в Петербурге, об открытии 19 октября Царскосельского лицея, о завершении строительства первой в России Публичной библиотеки, которую государь изволил посетить 2 января 1812 года. Но вот фельдъегерь примчал донесение, что 9 апреля 1812 года в два часа пополудни после молебна в Казанском соборе император выехал в Вильно к армии. Значит, война неотвратимо приближалась. И наконец, пришло страшное известие: 12 июня «великая армия» Наполеона перешла российскую границу. И манифест Александра, который оканчивался словами: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем».

Настало время, когда никому не нужны новые дома, усадьбы, храмы. Время архитекторского бездействия…

25 июля двор генерал-губернатора перебирается в Ярославль. И с ним, конечно, архитектор. Наступает время тяжелых хлопот. Тянутся по дорогам в глубь России обозы с тяжелоранеными. Сначала от Полоцка, потом от Смоленска, настанет день — от Бородина. Карлу Росси поручено готовить госпитали в Твери и Ярославле. Теперь он скачет навстречу обозам или обгоняя обозы между двумя этими городами.

Сохранился малозначимый, но интересный документ:

«По указу Его Величества Государя Императора Александра Павловича, Самодержца Всероссийского и прочая, и прочая, и проч. От Ярославля до Твери и обратно до места моего пребывания отправленному по самонужнейшей казенной надобности штата моего господину надворному советнику и кавалеру Росси давать по четыре лошади с проводниками из почтовых, за указанные прогоны, без малейшего задержания.

Дана в Ярославле

20 августа 1812 г.

принц Георгий Гольштинский».

В подорожной Росси назван кавалером, то есть имеющим орден (еще одно доказательство, что награжден он в декабре 1811 года). Кавалеру велено давать четверку лошадей как важному чиновнику. И давать без промедления, ибо спешит он по государственной надобности.

Бумага выдана за шесть дней до Бородинского сражения. Этой решающей битвы еще ждет вся Россия. Еще все твердо веруют, что супостат не возьмет Москву. Вместе со всеми не мог предвидеть последующих событий и Карл Росси. Как не ведал того, что в тот же самый день, когда выпишут подорожную, в Петербурге подпишут еще один документ, имеющий к нему прямое отношение. Стараниями все той же Екатерины Павловны ему будет пожалован очередной чин — коллежского советника. Шестой класс по «Табели о рангах»! Теперь архитектора обязаны титуловать «Ваше Высокоблагородие». Чина выше Карл Росси уже больше никогда не получит.

Радость из Петербурга омрачена сообщением о трагедии Москвы. Известие о вступлении французов и пожаре прозвучало как гром среди ясного неба. Оно отразилось на психике государя (здесь начало его мистической религиозности), на взглядах дворянства, обвинявшего Александра в этом несчастье, на умонастроениях всего народа.

Через две недели после вступления Наполеона в древнюю русскую столицу в Петербурге в Казанском соборе состоялся торжественный молебен в честь очередной годовщины коронации Александра. Царскую карету встретила мрачно молчащая толпа. «Никогда в жизни не забуду тех минут, — вспоминает фрейлина императрицы графиня Эдлинг, — когда мы поднимались по ступеням в собор, следуя среди толпы; не раздалось ни одного приветствия. Можно было слышать наши шаги, и я нисколько не сомневалась, что достаточно было малейшей искры, чтобы все вокруг воспламенилось».

Всеобщее горе сменилось всеобщим ликованием, когда стало известно, что 7 октября Наполеон был вынужден наконец покинуть Москву, а 11 октября из города ушли последние группы захватчиков. В городах устраивают торжественные молебны и праздничные балы. 18 ноября принц и великая княгиня возвращаются в Тверь. А 14 декабря жалкие остатки некогда «великой армии» окончательно выкинуты с русской земли.

Курьеры не успели сообщить эту радость Тверскому, Новгородскому и Ярославскому генерал-губернатору: принц Ольденбургский скончался 15 декабря. Трудолюбивый, мечтательный, но слабый здоровьем, он не выдержал моральных и физических испытаний, принесенных войной, и грянувших сорокаградусных морозов.

Его смерть — тяжелый удар для Росси. Впереди снова неизвестность. Ведь следующий губернатор не будет принцем или мужем любимой сестры царя. Не будет так рьяно заниматься строительством, и зодчий наверняка останется не у дел.

Готовится переехать в Петербург к матери Екатерина Павловна, но, прощаясь, все же оказывает последнюю услугу своему любимому архитектору. В письме к брату напоминает ему о Росси: «Он и его два помощника могут быть Вам очень полезны при восстановлении сгоревших зданий в разных городах, я ручаюсь за их трудолюбие и, могу сказать, даже за их честность, потому что я имела много дела с ними и видела также, как они исполняли другие работы: нельзя было не одобрить всего, что они делали».

Может быть, это письмо поможет архитектору…

V

Из Твери в Петербург потянулись обозы: увозили имущество покойного принца и его вдовы. Пустел некогда уютный дворец.

Каждая повозка будто забирала с собой частицу хорошего настроения Росси. Будущее снова представало туманным и непонятным. Не стало покровителей, не стало любимого дела. Правда, напоследок успела Екатерина Павловна посодействовать в получении нового заказа: сделать проект собора и колокольни для Ниловой пустыни — монастыря, что уже два столетия стоит на острове Столбный озера Селигер. Монастырь богатый, прославленный и может заплатить пристойно.

Знакомство с памятниками русской архитектуры XVIII и начала XIX века рождает впечатление о какой-то странной цепи удивительных совпадений: будто каждое победное завершение большой войны или утверждало новый стиль, или порождало на свет здания, резко отличные от стиля существующего. Разгром шведов под Полтавой вызвал к жизни петровское барокко — пилястровую архитектуру на голландско-датский манер. После окончания Русско-турецкой войны 1735–1739 годов, когда Россия вернула себе Азов, вошло в моду пышное растреллиевское барокко. Победы над Пруссией в Семилетней войне (1756–1763) как бы послужили сигналом для утверждения классицизма. После Русско-турецкой войны 1768–1774 годов, когда российский флот одержал блистательные победы в Средиземном море, родились на свет целые ансамбли в так называемом готическом и даже в «китайском» стиле: Петровский путевой дворец на окраине