Читать книгу - "Вчера, позавчера… - Владимир Алексеевич Милашевский"

мецената» в свой собственный карман! Или опять-таки чисто личное предприятие, выписывание себе счетов, весьма солидных, из государственных касс, счетов, подписанных или невеждами или взяточниками!..

Да! Тень трагедии!

Костер Савонаролы сделал лица Боттичелли такими горькими, а в позах Микеланджело заклокотала лава подземных взрывов!

Расстрелы, изнасилования женщин, суды инквизиции породили офорты Гойи!

Предчувствие, да, гениальное предчувствие будущего человечества XX века, породило искусство Ван Гога, циничных рыжих девок Тулуз-Лотрека, выстроившихся в очередь для осмотра!

Как угадан XX век в его самой античеловеческой сущности! Вся чувствующая, вся мыслящая Европа замерла, была загипнотизирована биллиардом в ночном кафе!

Как отразилось это в «Мире искусства»? Никак!

Я помню выставку в Аничковом дворце весной 1922 года! Выставку, с которой я снял свои вещи, несмотря на уговоры Добужинского!

Мы шли с вернисажа с профессором Гвоздевым, по своим вкусам вполне «европейцем». Он долго молчал, а потом вымолвил:

— Ни одного темперамента, ни одного даже просто сильного жеста!

Выставка в залах Аничкова дворца.

— Ах! Вы еще не видели? В той зале! Сомов! Очаровательно!.. Бегите, бегите скорее… Маркиза делает пи-пи… на горшочке!

Вот в этом и был исторический изъян «Мира искусства»! Вот почему это эстетическое сообщество не выдержало «экзамена истории».

У них, у членов жюри, не было никакого чутья к «этому», к трагическим записям эпохи! К формам, к цвету, в которых сквозила бы не одна «благовоспитанность»! Кроме вкусных пирожных и приятных бланманже, — их ни к чему не тянуло!

Кустодиев, которого я так люблю… Лучезарный, вкусный Кустодиев! Ну, а если посмотреть построже…

Какая счастливая Россия! Какая-то молочно-упитанная «датская» Россия, добренькая, без зубов и без страстей! «Неопасная Россия». Может быть, поэтому она так нравилась людям, которые ее несколько боялись!

Красавицы пьют чай, закусывая арбузом, звонят колокола, после вечерни можно и в баньку… «попариться»!

Ну, а где же Катерина из «Грозы»? Где же «Леди Макбет Мценского уезда»? Даже нет «Чаепития» Рябушкина!

Не стоит заглядывать глубже… Иначе не будет «Мира искусства». И все-таки… Добужинский был исключением… настоящим исключением: и его львы на Екатерининском канале… и заборы из колючих проволок… Это он все чувствовал и не отворачивался!

Бенуа — растерялся… Его мастерство не падало! Нет! Оно двигалось по прямой своего разбега! Но оно не отражало ничем, ни в оттенках цвета, ни в энергии линий, ушедших под лед «дивизий»!

Впрочем, я ведь тоже, под гром Кронштадтской канонады в марте 1921 года, рисовал своих кавалеров для «Cosi fan tutte» Моцарта! Но для меня это было отдыхом от «дивизий». Их внутренние акценты появились в моем искусстве года через два.

Остроумова-Лебедева — один из столпов «Мира искусства» и друг сердечный Анны Карловны. Член жюри. Поэт Северной Пальмиры!

Да! Но это ведь какое-то раскопочное шестое поселение Трои. Где же люди?

Их нет вокруг Александрийского театра, ну хотя бы так, как у не бог весть какого художника Рудольфа Жуковского!

Где же эти лихачи? Эти пары вороных, впряженных в карету с гербом! В такой собственной карете погиб Константин Маковский на углу Садовой и Невского!

Где студенты в голубых околышах, преображенцы, Симеоны Плюмажевы в бобровых шапках и воротниках, девочки в шляпах с вишнями и боа из куриных перьев! Их нет!.. Троя! А ведь это и было повседневными буднями мирискусников!

Петербург был неповторим, как неповторимы Париж, Венеция, Рим, Нью-Йорк!

Обложка к печенью «Северная Пальмира». Настоящее! Только с рисунком Остроумовой-Лебедевой!

Ох! Сколько их было, этих коровок на шоколаде «Галла-Петер», голландочек в чепчиках на пачках печения «Сиу». Этот же стиль!

Сколько их было, этих Голландий, Альп, Пальмир и пальм в Сингапурах… Все они, плоским языком учеников, на «троечку» силились повторить гениальных режиссеров пятен, острейших композиций, невиданных комбинаций фигур — изощренных японцев. Нежные образы женственного Утамаро, злого и пронзительного Сяраку разве могли отразиться у этих «учеников»!

Ну, а как же обстоит дело со статьями Александра Николаевича? С этими блестящими страницами о технике, о нервных касаниях Габриеля Сент-Обена, Фраго, о нерукотворных сангинах Калло?

Их читали, конечно, его соратники, но они не могли повлиять на сверстников, так как ведь он не был «диктатор»!

Их читали и ими «восхищались», конечно, но их читали, как «Записки охотника»! Упиваясь стилем!

Эти статьи повлияли на следующее поколение, а оно или все было выбито на фронтах, или скомпрометировано, раздавлено, как поколение индивидуалистов и последышей буржуазного Запада!

Но это уже после фронтов!

Выжили только «Весенники», — на то они и весенники, чтобы выживать!

Выжили те, кого Александр Николаевич считал «мертвецами»!

Расцвет подделок чужих подписей!

Видоплясов — проба пера.

Видоплясов — проба пера, Уланов — тож.

«Ах! Федор Михайлович, Федор Михайлович, как это вы все хорошо предугадали, не только Великого