Читать книгу - "Институтки. Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц - Г. И. Ржевская"

Т. Г. Морозова

В институте благородных девиц

ОТ АВТОРА

Этот труд автобиографичен. В центре его — моя личность, мои переживания. Настало время отдать себе отчет в своих жизненных просчетах и достижениях. Не коренятся ли их истоки в твоем характере, с наибольшей ясностью проявляющемся в детском и юношеском возрасте.

Я не обдумывала заранее формы своих воспоминаний. Я писала, как вспоминалось, и о том, что запомнилось. Здесь ничто не выдумано. Все дано совершенно честно, как сохранила моя память. Все лица названы их подлинными именами.

Я испытывала большое затруднение в точном определении времени пережитых явлений. Стремясь к хронологической точности, я использовала некоторые материалы, на которые и ссыпаюсь в соответствующих местах.

Наибольшие трудности представляло расположение материала: сочетание хронологической линии с желанием охватить разные стороны жизни института, характеризующие своеобразие его быта и нравов. Мне не удалось достичь единства в расположении материала, хотя я и стремилась не нарушить хронологической последовательности событий.

История нашего института — факт истории. Харьковский институт благородных девиц был создан в 1812 году1. В 1912 году отмечалось столетие его существования. К этой дате была издана книга, написанная преподавателем института Н. Жебылевым «Исторический очерк деятельности Харьковского института благородных девиц» (Харьков, 1912). Я нашла в этой книге много знакомых имен.

Харьковский институт окончила в 1840 году писательница Н.С. Коха-новская2 (псевдоним Н.С. Соханской). Она училась в институте в 30-е годы прошлого века — в период его становления. Н.С. Соханская оставила воспоминания о своем пребывании в институте. В них немало мрачных страниц.

Я поступила в институт в 1915 году и застала конец его жизни. Мне не пришлось закончить институт, но я была его питомицей до последних его дней.

Несмотря на то что в моих воспоминаниях далеко не одни светлые краски, они сильно отличаются от тех, которые характеризуют воспоминания Н.С. Кохановской. Мне кажется, что факты и обстоятельства последних дней жизни института не менее важны и интересны, чем время его становления и роста. Это — второй мотив, помимо личных побуждений, который руководил мной в моей не такой уж легкой работе.

Москва, 1994 г.

I

Я ПОСТУПАЮ В ИНСТИТУТ

Харьков. Зима 1914–1915 годов. Идет германская война. Мой отец, капитан, командир одной роты 124-го пехотного Воронежского полка, стоявшего в мирное время в Харькове, теперь в действующей армии.

Мне 10 лет, и я учусь в очень хорошей частной школе Веры Александровны Платоновой3, жены известного в Харькове профессора-психиатра4. В эту школу я поступила шести лет, и, наряду с общеобразовательными предметами, мы рано начали изучать немецкий и французский языки, занимались рисованием, лепкой, пением.

В этом году мама5 все чаще принималась рассказывать мне и моей младшей сестре Наташе6 об институте. Обычно начиналось с полушутливой угрозы: «Вот будете шалить, отдам вас в институт. Там заставят вас по струнке ходить». А затем все оказывалось очень интересным и привлекательным. Институт — это такая школа, где девочки и живут и учатся. У них очень красивая форма. Правда, их будят очень рано, в 7 часов, и каждое утро девочки должны по пояс мыться холодной водой. В каждом классе две классные дамы. Один день в институте говорят на французском языке, другой день — на немецком. Поэтому выпускницы института хорошо владеют иностранными языками. Все это произносилось таким тоном, будто это было необыкновенно заманчиво, даже раннее вставание и обтирание холодной водой.

И вот весной 1915 года меня всерьез стали готовить в институт — в VI класс. В институте самым младшим был VII класс. Ни младшего, ни старшего приготовительных, как это было в гимназиях, в институте не существовало. Старшим же, выпускным, был I класс7.

Среди документов, которые нужно было подать при зачислении в институт, значилось свидетельство об исповеди и причастии. Мы пришли с мамой в полковую церковь. Священник увел меня за небольшую перегородку:

— Табак куришь?

— Нет.

— Водку пьешь?

— Нет.

— Родителей слушаешься?

— Слушаюсь.

Он накрыл мне голову епитрахилью8 и отпустил мои грехи. Мама меня спросила: «О чем с тобой говорил батюшка?» Я пересказала маме наш диалог. Мама подошла со мной к отцу церкви. «Батюшка, — сказала она, — ну о чем вы спрашиваете маленькую девочку? Разве она солдат?» Священник засмеялся и сказал: «А о чем ее спрашивать? И то она неправду сказала, что родителей слушается… Наверное, не слушается…»

И это была первая в моей жизни исповедь.

Я была допущена к экзаменам.

Большой зал (позже я узнала, что он называется рекреационным) был весь уставлен, на небольшом расстоянии один от другого, маленькими столиками. У каждого столика стояли стулья и сидел преподаватель-экзаминатор. В глубине зала стоял большой стол, за который прежде всего и села группа девочек — писать диктант. А потом мы переходили от столика к столику сдавать отдельные предметы.

У внутренней стены зала, где высились большие застекленные шкафы, расположилась немолодая, но красивая француженка Мария Францевна Зубова9. Здесь у меня произошел неожиданный казус. Группе девочек, подошедших к ней, в их числе и я, Мария Францевна задала какую-то письменную работу. На столе стояла большая, странной формы чернильница. Я неловко повернулась, чернильница опрокинулась, чернила блестящей широкой лужицей расползлись по столу и стали капать на блестящий паркетный пол. Я не успела смутиться, как Мария Францевна с такой необыкновенной поспешностью стала успокаивать меня, что мне стало смешно. «Нитшего! Нитшего!» — быстро говорила она и, порывисто вскочив, куда-то умчалась. Она вернулась с девушкой, одетой в синее платье и белый передник. Девушка спокойно вытерла