Читать книгу - "Бааль Шем-Тов. Личность. Чудеса. Легенды. Учение хасидизма - Петр Ефимович Люкимсон"

в доме Баал Шем Това, в первый день Нового года, сразу после благословения пищи, святой Баал Шем произносил поучение на слова: „Воструби в Большой Рог о нашем освобождении!“ Закончив поучение, он удалился в свою комнату и заперся там. Ученики ушли в свой домик за городом. Я же остался один. Вдруг мне стало казаться, что сегодня придет Мессия, и с каждой минутой я убеждался в этом все более и более. Вот, думал я, сейчас он идет по дороге; вот он уже входит в город, и некому его встретить. Эта картина, возникшая в моей душе, показалась мне такой очевидной истиной, что я не нашел ничего лучшего, как тут же побежать к ученикам и обо всем им рассказать. Я бежал по городу, и люди пытались остановить меня, чтобы выяснить, куда я так тороплюсь. Но я бежал, не останавливаясь, покуда не оказался в домике, где собрались ученики. И вот я увидел, что все они сидят за большим столом и никто из них не в состоянии вымолвить ни слова. Потом я узнал, что каждому из них ясно представилось, то сейчас придет Мессия. Но тогда я не знал, что делать, и тоже сел с ними за стол. Так мы сидели вокруг большого стола, покуда на небе не появились звезды второй ночи Нового года. Лишь тогда нас оставила мысль о Мессии, и мы вернулись в город»[294].

Остается напомнить, что значение «Святого товарищества», этих верных рыцарей Бешта для дальнейшего развития хасидизма было не просто огромно — можно сказать, что он и было решающим в его распространении и последующем усилении. Почти все, что мы знаем о Беште — его учении, образе жизни, да и подробностях его биографии — мы знаем именно от них; мы смотрим на него их полными благоговения глазами. И, если продолжать пользоваться коннотациями канувшими в прошлое временами существования СССР, то они и были теми самыми искрами, из которых разгорелось великое пламя всех направлений хасидизма.

Глава 7. Последние бои Бешта

Во второй половине 1750-х годов на евреев Подолии обрушилась новая напасть: в этих краях появился Яков бен Иегуда-Лейб, он же Яков Лейбович, больше известный как Яков Франк (1726–1791).

Родившись в семье тайного сторонника лжемессии Шабтая Цви, Яков еще в молодости занялся торговлей, во время поездок в Турцию сошелся с местными сабатианцами, в Измире изучал практическую каббалу и учение Шабтая Цви, где и получил прозвище «Франк» — «европеец».

В 1755 году он снова появился в Подолии, и его богатство, а также огромный дар убеждения вскоре привлек к нему сначала местных тайных сабатианцев, а затем и других евреев. Вскоре сектанты появились во Львове, Бродах, Луцке, Дубно и в других городах и местечках, и раввины Польши начали осознавать всю опасность его учения для самого будущего еврейского народа.

В 1756 году, после того, как стало известно, что религиозные собрания франкистов заканчиваются свальным грехом, совокуплением всех со всеми, возмущение стало всеобщим, и на состоявшемся в Бродах собрании раввинов крупнейших польских общин Франк и его последователи были преданы отлучению.

Но возникновение франкизма поставило под угрозу и дело жизни Бешта. Хасидов начали путать с франкистами, тем более, что некие общие черты между ними и в самом деле были: как и франкизм, хасидизм придавал особое значение Каббале; он тоже говорил о рассыпанных Божественных искрах, которые следовало собрать, тоже активно выступал против талмудического иудаизма, хотя Бешт и его последователи, как уже было сказано, не только не выступали против Талмуда, но активно ратовали за его обучение и использовали в своих проповедях. Наконец, ближайшие ученики Франка, как и ученики Бешта тоже называли свое сообщество «святым братством».

Разумеется, на самом деле хасидизм и франкизм, кроме этих, чисто внешних деталей, не имели между собой ничего общего, но это надо было объяснить как раввинам, так и простым евреям, и Бешт поспешил самым категорическим образом отмежеваться от неосаббатианцев.

В сущности, о своем резком неприятии саббатианской ереси Бешт говорил еще в начале 1740-х годов, категорически запретив своим ученикам открывать книги, написанные последователями лжемесссии, что ясно видно из следующего рассказа книги «Шивхей Бешт»:

«Еще говорил он в ту же самую субботу, что видел новую книгу, напечатанную в этом году, но не знал названия книги, ибо пока еще не сказали ему названия. А книгу эту написал некто из секты Шабтая Цви — да сгинет имя его! Мед источают уста чужой, ибо язык ее прекрасен, и возжаждут люди читать ее, и осквернят — не попусти Г-сподь! — свой удел в Мире грядущем. И вскоре после того, как она вышла в свет, приобрел эту книгу упомянутый раввин, ибо не знал ее названия, и когда пришел к нему Бешт, то увидел эту книгу лежащей на столе. И как только Бешт открыл дверь, сказал: „Скверная книга лежит у тебя на столе“. И спросил раввин, о чем идет речь, и указал ему на нее пальцем. И это была книга Хемдат га-ямим, и взяли ее грязной тряпкой, и бросили под стол»[295].

Определить время, к которому относится эта история, несложно. Речь идет о той самой субботе, когда Бешту мистическим образом задолго до того, как это известие добралось до Польши, стало известно о смерти в Иерусалиме р. Элиэзера бен Шмуэля Рокеаха, а тот скончался в 1741 году. Книга «Хемдад га-ямим» («Очарование дней») вышла впервые в Измире в 1731 году, но в 1742 году была переиздана в Жолково без указания имени автора, и в «Шивхей Бешт» явно идет речь именно об этом издании, то есть действие истории разворачивается именно в 1742 году, то есть задолго до появления Якова Франка в Подолии.

В другой истории Бешт увидел кошмарный сон о том, что один из его учеников крестился. Пробудившись, он в страхе велел призвать к себе всех членов «святого товарищества», и после того, как они все явились, успокоился. Но вместе с тем он понимал, что подобный сон не мог присниться ему на пустом месте, и потому стал допытываться, не согрешил ли кто-нибудь из учеников втайне. Заметив их изумление, Бешт рассказал про свой сон, и тогда р Элиэзер из Томашполя заметил: «Знать ничего не знаю, вот разве что перед сном я читал книгу „Хемдат ха-ямим“».

Как и следовало ожидать, некоторые историки хасидизма оспаривают такую датировку этих рассказов, считая, что они родились гораздо позже, и именно в ответ на