Читать книгу - "По орбите - Саманта Харви"

единственный человек, отсутствующий на снимке, — Майкл Коллинз, и эта идея завораживает. Все прочие люди, о существовании которых известно в настоящее время, присутствуют в кадре, не хватает лишь того, кто сделал снимок.

Антон никогда всерьез не разделял этого утверждения и не пленялся им. А как же люди на противоположной стороне Земли, не попавшей в объектив, и жители Южного полушария, которое поглощено космическим мраком, ведь там в этот момент была ночь? Есть они на фотографии или нет? На самом деле на ней никого нет, никого не различить. Все превратились в невидимок — Армстронг и Олдрин в лунном модуле, человечество на планете, которая отсюда вполне может показаться необитаемой. Наиболее убедительным и очевидным доказательством жизни на снимке является фотограф — его глаз возле видоискателя, тепло его пальца, жмущего на кнопку затвора. В этом смысле самым чарующим в снимке Коллинза является то, что в момент съемки он — единственный человек, который на нем запечатлен.

Отца Антона наверняка огорчила бы мысль, что единственный человек на фото, единственная форма жизни во Вселенной — это американец. Антон вспоминает, как отец рассказывал ему истории о высадках русских на Луну, — запутанные, подробные, причудливые истории, которые Антон стараниями отца принимал за чистую монету и которые, увы, были всего лишь сказками. Эти сказки произвели на него неизгладимое впечатление. Когда Антон спрашивал у отца, сможет ли он, когда вырастет, стать следующим русским, который полетит на Луну, отец отвечал, да, сможет и станет, так предначертано звездами. Более того, на поверхности Луны, возле российского флага стоит коробочка с «Коровкой», любимыми конфетами Антона, ее специально для него оставил там последний космонавт, побывавший на Луне. На коробочке выведено имя Антона, и однажды он поднимет ее и отведает эту «Коровку».

Сейчас Антон уже не помнит, когда ему стало понятно, что отец все сочинил и ни один русский не летал на Луну, а значит, там нет ни флага, ни «Коровки». Не помнит он и того, когда именно решил, что частично воплотит отцовскую выдумку и сам отправится на Луну. О своем намерении Антон рассказал жене. Говоря об этом, он испытывал необычайную уверенность и заранее гордился собой, преисполненный растущего чувства национального, личного, мужского, а впоследствии и отцовского долга; он полетит на Луну, станет первым русским на Луне, первым, но не последним. С того разговора минуло уже много лет.

В первом из двух сновидений Антон просто рассматривал фотографию, и то, что на ней запечатлено, ощущалось им как реальность, словно он являлся Коллинзом, парил в космосе и был единственным человеком во Вселенной. Во втором сне Антон опять парил, испытывая то же ощущение спокойного одиночества, и внезапно уловил какой-то звук — тихий шепот, оживленное перешептывание тысяч или миллионов голосов. Антон прислушался, и Земля будто переместилась ближе, голоса заговорили громче и требовательнее, слились в один и стали его собственным. Он видел себя, а может, и не себя, а собственный голос, он был собственным голосом, который стоял на поверхности Земли и смотрел в космос, на Луну, которая теперь находилась ужасно далеко и была размером с мелкий окатыш; и он кричал, обращаясь к жене, которая теперь находилась по ту сторону объектива фотоаппарата, на этой далекой Луне или где-то вблизи нее. И конечно, жена не слышала криков Антона, но он неведомым образом знал, что она видит его в объектив, видит, как он разевает рот и машет руками, точно просит о спасении или сам предлагает кого-то спасти, — Антон не знал, который из двух вариантов верен.

Порой Нелл подмывает спросить Шона, как это он может быть астронавтом и верить в Бога, того самого из истории о сотворении мира, но она и так понимает, что сказал бы Шон. Он ответил бы вопросом на вопрос и поинтересовался, как это она может быть астронавтом и не верить в Бога. К общему знаменателю им все равно не прийти. Дальше Нелл обвела бы рукой иллюминаторы левого и правого борта, по ту сторону которых простирается бесконечная свирепая тьма, лежат солнечные системы и галактики, разбросанные как попало, а поле зрения настолько безгранично и многомерно, что практически можно увидеть искривление пространства-времени. Посмотри, сказала бы она. Мне кажется, вот так расшвырять все это могла лишь некая чудесная безвольная сила.

Шон тоже обвел бы рукой иллюминаторы левого и правого борта, по ту сторону которых простирается бесконечная свирепая тьма, лежат солнечные системы и галактики, разбросанные как попало, а поле зрения настолько безгранично и многомерно, что практически можно увидеть искривление пространства-времени, и сказал бы: откуда могло все это здесь появиться, если не под действием некой чудесной волевой силы?

То есть вся разница между их взглядами сводится к наличию или отсутствию воли? То есть вселенная Шона такая же, как вселенная Нелл, только создана продуманно и согласно некоему плану? Ее мир — явление природы, а его — произведение искусства? Различие кажется незначительным и в то же время непреодолимым. Нелл вспоминает, как однажды зимним днем — ей тогда было лет девять-десять — они с отцом гуляли по лесу и увидели большое дерево. Они уже почти отошли от него, как вдруг сообразили, что дерево ненастоящее: это был артефакт, сделанный из десятков тысяч палочек, склеенных и сплетенных так, что в результате получился совершенно правдоподобный ствол, ветки и даже узловатая кора. Оно ничем не отличалось от прочих голых замерзших деревьев, но едва Нелл поняла, что перед ней рукотворный объект, он запульсировал совсем другой энергией, и атмосфера вокруг него изменилась. Нелл полагает, что именно в этом и кроется различие между их с Шоном вселенными — дерево, созданное рукой природы, и дерево, созданное рукой художника. Разница несущественная и при этом фундаментальная.

Но Нелл не задает Шону ни одного из этих вопросов, и когда они вдвоем садятся обедать, Шон ни с того ни с сего говорит: однажды воскресным днем мы с отцом и дядей смотрели первую высадку на Луну — у отца была видеозапись. И знаешь что?

Он зависает у стола, опускает вилку в пакетик со стейком и внезапно замирает, погрузившись в воспоминания.

Это было знаковое событие, продолжает он, своего рода достижение совершеннолетия, мне было десять или одиннадцать, и за просмотром записи в компании отца и дяди я впервые почувствовал, что они относятся ко мне как к равному. Мне это не понравилось. Честное слово, мне это вообще не понравилось.

Нелл вздрагивает; она и так все время выглядит испуганной,