Читать книгу - "Ален Бадью об Алене Бадью - Ален Бадью"

(каковая участь постигла метафизику уже начиная с Платона): мы позабыли и о самом факте забвения. Поэтому для нас стал совершенно чуждым не только смысл бытия, но и сам вопрос об этом смысле, который, между прочим, конституирует нас исторически.

А теперь четыре положительных подхода:

Все они сходятся в том, что слово «бытие» имеет реальный смысл, оно может быть предметом истинного и обоснованного знания. Но это общее всем им утверждение дает начало различным и подчас диаметрально противоположным ходам мысли.

3. Третий подход намечает путь к монотеизму в разных его формах: наиболее непосредственной и точной формой проявления бытия является Единое, Великое Единое или Единое как Бесконечность. В общем говоря, в этом состоит позиция классической метафизики, которую Хайдеггер небезосновательно определяет как «досмотр бытия со стороны Единого» [l'arraisonnement de l'être par l'Un]. На самом деле об этом говорил уже Аристотель, для которого бытие представляется «чистым актом» трансцендентного бога. У него вопрос определения смысла бытия становится – и на протяжении длительного времени будет оставаться – преимущественно философской задачей Доказательства того, что Единство бытия как таковое существует. Между тем появятся и мистические течения, для которых доступ к трансцендентному бытию открывается не благодаря доказательствам, а через переживаемый опыт, рассказ о котором имеет поэтическую, а не логико-математическую форму. Эти течения обусловлены искусством, как можно понять на примере св. Иоанна Крестного, а вовсе не наукой, примером чего служат работы Мальбранша. Но в обоих случаях мысль-жизнь достигает бытия лишь через восхождение к Единому-бесконечному, этой современной форме аристотелевского Единого как чистого акта.

4. В четвертой перспективе бытие предстает не как рационально или экстатически постигаемая трансцендентность Бога-Единства, но как своя собственная тотальность, и все изнутри нее указывает на нее, будучи имманентным выражением ее единственности. Предпосылки этого направления мысли заложены Парменидом, который из несуществования небытия выводит абсолютное единство бытия, так что все явленное в нем сущее предстает как его мнимые преломления. Своего апогея этот спекулятивный взгляд достигает у Спинозы, доказывающего единство Субстанции (или Природы), которая изнутри самой себя в избытке производит разнообразные модусы, каждый из которых в своем бытии целиком зависит от субстанциального Единства. Гегель предлагает свой, динамический подход, также ориентированный на имманентность: будучи абсолютным, бытие совпадает с историей своего становления. Бытие диалектически самораскрывается, и в абсолютном Знании замыкается круг его становления.

5. С пятой точки зрения бытие можно помыслить лишь ценой отказа от всякого трансцендентного Единства, от всякой объединяющей тотализации. На самом деле бытие – лишь дисперсия множественности в пустоте. Иными словами: Единое (как пустота) – на стороне небытия, а бытие распадается и дробится на атомы. Со времен Демокрита этот подход начинают называть материалистическим, поскольку его сторонники отказываются от всяких попыток отыскать смысл бытия вообще, а вместо этого принимают материальность атомов и их комбинаций в пустоте. Этого подхода придерживаются Эпикур и Лукреций.

6. Наконец, шестой подход утверждает, что подлинная мысль о бытии не требует ни трансцендентного Единого, ни имманентного Единого, ни дисперсии атомов, потому что бытие есть не что иное, как отношение и движение, видоизменяющее и связывающее между собой отношения. Иначе говоря, бытие состоит из отношений между отношениями. Этого подхода придерживается Гераклит, а если брать из числа более поздних философов, то Ницше, Бергсон и Делёз. Процветанию этого подхода сегодня способствует математика категорий. В частности, теория категорий позволяет схематически помыслить бытие как Отношение отношений между отношениями. Фундаментальное понятие функтора и его систематическая организация, достигаемая через понятие пучка, подытоживают этот подход.

Принимая во внимание всю сложность философского наследия, посвященного онтологии, я вооружился пониманием современного состояния условий и решился выработать свой подход. Разумеется, «решился» сказано метафорически: подходы скорее навязывают себя философу-субъекту, а не выбираются им из шести упомянутых вариантов. И навязал он себя по причине моей убежденности, которая появилась не благодаря математике, а благодаря политике, убежденности в том, что нужно было предложить «материалистическую онтологию», то есть такую, которой чужда всякая трансцендентность и которая избегает несостоятельного понятия «материи», ведь за ним в конечном итоге всегда скрывается непознаваемое Единое в отличие от наглядно данной множественности того, что есть. И потому я, по примеру Маркса в молодости, обратился к пятому подходу: утверждению, что бытие есть лишь чистая множественность, без единства и специфического атрибута наподобие «материи» или «духа».

Принципиально важно, что я вернулся к вопросу о математическом условии именно исходя из этого течения мысли, намереваясь понять, придаст ли оно моему спекулятивному решению максимально строгую структурированность. И я обнаружил таковую в теории множеств, потому что я толковал эту теорию, взяв за основу исключительно аксиоматику Цермело – Френкеля, именно как систематическое изучение любых возможных форм множественности, без всяких единств или конкретных качеств. И затем я вернулся к философии, но уже обеспечив моему исходному онтологическому решению формальные основания.

Тут поэтому своего рода круговое движение, включающее историю философской онтологии, мое собственное бытие в качестве философского субъекта, актуальное состояние математического условия и вновь мое бытие философом, которое стать частью истории философских онтологий. Этот круг можно описать и так: имеющиеся онтологические возможности, принятые в свете этих возможностей решения, учтенные задним числом математические условия, философско-математическое решение рассматривать последние как адекватную форму для решений онтологического порядка, затем инвестирование этих последних решений в первое решение за счет математической формализации понятия множественности без единого и его разновидностей, обогащение истории философии этой, как предполагается, новой онтологией (см. книгу «Бытие и событие»).

В силу кругового характера описанного мной движения, разумеется, невозможно рассматривать по отдельности то, как я использую математику, и мое философское решение. Но нельзя и сказать, что «онтология равна математике». Потому как порождаемое исходным решением высказывание «бытие есть множественность без единства» ни в коем случае не является высказыванием математическим. И окольное движение через современную теорию множеств не доказывает исходного положения. Организованный союз математики и философии плодотворен лишь с точки зрения его следствий. И его польза становится тем очевиднее, чем дальше мы прослеживаем эти следствия. В случае с математикой нужно как минимум дойти до уровня теорем Коэна об обобщенных подмножествах. А в философии спекулятивный размах моих суждений становится понятным лишь с точки зрения диалектики бытия и события, что на самом деле значит: диалектика между детерминированностью аксиомами и универсальностью либо же между конкретизированными множествами с определенными свойствами и универсальными множествами, лишенными всяких свойств.

IV. Бытие и событие

Это затянувшееся вступление позволяет по-новому взглянуть на главный вопрос, который и сегодня становится причиной бурных дискуссий и критики: для чего, в конце концов, моему философскому дискурсу теория множеств?

На этот вопрос можно ответить следующим образом. Математическая теория с аксиоматикой Цермело – Френкеля предлагает философу ясное