Читать книгу - "Шум. История человечества. Необыкновенное акустическое путешествие сквозь время и пространство - Кай-Ове Кесслер"

к римскому шуму. Переехав в столицу, первые несколько месяцев он провел на третьем этаже инсулы на Квиринале, примерно там, где сейчас стоит знаменитый фонтан Треви. По его словам, ночью там стоял такой грохот, будто по спальне марширует вся римская армия. В своих знаменитых «Эпиграммах» он жалуется: «Ладно, коль будят пять раз, вовсе ж не спать тяжело» (IX, 68, 10)[23][28].

Покровительство состоятельных людей позволило ему впоследствии купить маленький дом в сельской местности, где он мог хотя бы время от времени укрываться от городского шума. Его эпиграмма позволяет представить себе, от чего он бежал:

Зачем, ты хочешь знать, в сухой Номент часто

На дачу я спешу под скромный кров Ларов?

Да ни подумать, Спарс, ни отдохнуть места

Для бедных в Риме нет: кричит всегда утром

Учитель школьный там, а ввечеру – пекарь;

Там день-деньской все молотком стучит медник…

Не смолкнет ни жрецов Беллоны крик дикий,

Ни морехода с перевязанным телом,

Ни иудея, что уж с детства стал клянчить,

Ни спичек продавца с больным глазом…

Тебе же, Спарс, совсем и невдомек это,

Когда ты нежишься в Петильевом царстве…

А нас толпы прохожих смех всегда будит,

И в изголовье Рим стоит. И вот с горя

В изнеможенье я на дачу спать езжу…

(XII, 57)[29]

Негодование поэта вызывала в числе прочего расположенная по соседству начальная школа. В таких небольших частных заведениях учителя (litteratores или grammatici) за скудное вознаграждение преподавали детям письмо, чтение и счет. Помещения были обычно открытые, от улицы их отделяла только тонкая занавеска. Декламация хором, удары палок, крики учителя – все эти звуки беспрепятственно проникали наружу и вливались в общий гвалт.

Две эпиграммы Марциала целиком посвящены школам. В первой он предлагает некоему учителю деньги, сколько тот получает за свой многошумный урок, чтобы на сей раз помолчал. А в другой рекомендует ему немедленно, в июле, отпустить детей на каникулы – и лучше сразу до октября. «Ночи молчанья петух хохлатый еще не нарушил, как раздаются уже брань и побои твои», – жалуется невыспавшийся поэт.

Часть хоть ночи проспать нам дай, – умоляют соседи…

Учеников распусти! Не желаешь ли с нас, пустомеля,

Сколько за ругань берешь, ты за молчание взять?

(IX, 68, 9–12)[30]

Почти болезненно восприимчив к шуму был Луций Анней Сенека (ок. 4 до н. э. – 65 н. э.). Искренний приверженец философии стоицизма, он терял стоическое спокойствие, если дело касалось шума. В Байях, курортном местечке на берегу Неаполитанского залива, ему приходилось жить над термами, всегда полными посетителей. В одном из писем своему другу Луцилию он жалуется на беспрестанный шум многолюдной купальни. В ней, мол, поднимается такой гвалт, что невозможно собраться с мыслями. Особенно досаждали ему массажисты, игроки в мяч и фитнес-фрики (такие были и в древности). «Когда силачи упражняются, выбрасывая вверх отягощенные свинцом руки, когда они трудятся или делают вид, будто трудятся, я слышу их стоны; когда они задержат дыханье, выдохи их пронзительны, как свист; попадется бездельник, довольный самым простым умащением, – я слышу удары ладоней по спине, и звук меняется смотря по тому, бьют ли плашмя или полой ладонью. А если появятся игроки в мяч и начнут считать броски, – тут уж все кончено» (56, 1)[24][31].

Выщипывание волос особенно нервировало нашего героя. Эпиляцию делали не только женщины, но и мужчины, как свидетельствует поэт Овидий в своем «Искусстве любви». С помощью воска и пинцета древние бьюти-мастера удаляли волосы с ног и подмышек. Эта косметическая процедура явно не предназначалась для чувствительного слуха: «Вспомни про выщипывателя волос, который, чтобы его заметили, извлекает из гортани особенно пронзительный визг и умолкает, только когда выщипывает кому-нибудь подмышки, заставляя другого кричать за себя» (56, 2).

Крики, плеск воды, когда в нее прыгает купальщик, голоса торговцев: нервы Сенеки на пределе. «К тому же есть еще и пирожники, и колбасники, и торговцы сладостями и всякими кушаньями, каждый на свой лад выкликающие товар. – Излив душу, он спокойно и грустно заканчивает: – Ты железный человек! Ты, видно, глух, если сохраняешь стойкость духа среди всех этих разноголосых нестройных криков» (56, 3)[32].

Трибуны ораторов: распространение новостей

Приятно звучащий голос – это дар и подспорье. Если человек заикается или голос его звучит плохо, и даже самое лучшее образование ему не поможет. Когда Марк Туллий Цицерон (106–43 до н. э.), пожалуй известнейший римский оратор, публиковал свои трактаты «Об ораторском искусстве», он точно знал, в чем заключается это искусство. Для него важны «чистота и ясность языка» и «чистота речи», говорит герой трактатов, учитель Красс[25][33]. Чрезмерно мягкая, женственная манера речи столь же неуместна, как подчеркнуто «мужицкая». Однако главная задача всех античных риторов и ораторов, от Демосфена до Катона, заключалась в том, чтобы их вообще услышали – без микрофонов, мегафонов и громкоговорителей.

В распоряжении древних ораторов был только собственный голос и акустические особенности места, и это все. В качестве усилителей звука выступали площади и здания, такие как агора в Греции, римские театры или форумы столичных городов. Так что государственные мужи (например, Перикл) во время своих выступлений могли рассчитывать на то, что их будет слышно. Римский полководец и оратор эпохи республики Марк Порций Катон (234–149 до н. э.) якобы заканчивал каждое свое выступление фразой «Ceterum censeo Carthaginem esse delendam» («А кроме того, я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен»). Он повторял это так часто, что в конце концов его слова дошли до всех без исключения.

Тем не менее массовая коммуникация существовала и была массовой в прямом смысле слова. Тысячи человек собирались вместе, чтобы узнать последние новости. Они должны были оказаться в одном месте, чтобы получить информацию из первых уст. Римляне и греки (как и египтяне, и шумеры) делали ставку на природные или искусственно созданные резонаторы в местах сбора. Лишь в этом случае присутствующие могли услышать, что говорит сенатор, полководец или император, – точнее, лишь часть присутствующих и лишь при условии, что остальные в этот момент будут соблюдать хотя бы относительную тишину. Пророки христианства впоследствии взяли на вооружение приемы своих угнетателей-римлян. Павел Тарсийский проповедовал, полагаясь лишь на свой голос. А Иисус совершенно не случайно выбрал местом своей Нагорной проповеди возвышенность на Северном берегу