Читать книгу - "Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский"

Тадзио посмотрел на часы, увидел, что уже восьмой час: „Можно спокойно ехать, рабочий день закончился. Сейчас они приземлятся, наклюкаются, морды нажрут, а завтра по новой. Где мощь французов? Немцы летают тут, как у нас в Польше“. Он прав. Вокруг полно войск, полно зениток и пулеметов, и ничего; никто не ответил. Примерно в девять я съехал с дороги в поисках ночлега. Нашел ферму. Все ужинали. Хозяин охотно согласился пустить нас переночевать в сарае. Угостили супом и вином. После ужина я зарылся в сене. Стрекотали сверчки, квакали лягушки. Уже в пижаме я вышел и сел на камень у колодца. Выпала роса, и сигарета отсырела. Поздно ночью в сарай пришли спать двое рабочих из Парижа. Они уехали на день позже нас. Сказали, будто бы по радио объявили, что все мужчины призывного возраста, не покинувшие Париж до двенадцати ночи тринадцатого июня, будут рассматриваться как дезертиры. Когда и кем? А на Северном вокзале раздали людям около 6000 велосипедов из камеры хранения, чтобы было на чем уехать.

20.6.1940

Мы выехали поздно, потому что Роберт по утрам совершает такой ритуал омовения, чистки, укладки своих вещей, что мы не могли выехать до десяти. Похоже, немцы все время продвигаются вперед, но еще достаточно далеко от нас. Роберт говорит, что не надо спешить. В полдень мы проехали через Сен-Сюльпис. Городок, расположенный в долине, окружен горами. Тропическая жара. Из купленной там газеты следует, что переговоры о прекращении огня продолжаются, но до момента окончательного подписания акта милосердия немцы будут наступать и боевые действия продолжатся. Какие боевые действия? Линия Мажино окружена. Две польские дивизии, задействованные под конец, отказываются отступать и героически сражаются. Часть дивизии, защищающей отступление войск и французских беженцев в Швейцарию, похоже, разбита. Пишут, что наши бросались с бутылками бензина на танки. Это немного лучше кавалерии, но все равно плохо, если это правда. Нет, мы — вне конкуренции. Французское правительство в Бордо. В два часа дня мы приехали в лес и проспали там до шести. Тадзио напевает мотив модного танго и матерится по поводу гористой местности. Уже в сумерках нахожу ферму. Я проводник, слежу за темпом и ищу ночлег. Принимают нас сердечно. Тут аж четыре молоденькие девушки. Мы едим ужин из наших запасов за хозяйским столом, и я общаюсь с ними за всех. Девочки с любопытством присматриваются к нам, одна из них знает несколько слов по-польски. Тадзио заигрывает с ней и несет чепуху. Потом говорит мне: „Пан Б., я остаюсь — на поводке за ней пойду. Девушка — чудо, пальчики оближешь, ножки мыть — воду пить. Как раз для мельнички{13}“. Мы устали. По лестнице забрались на сеновал. Под нами слышно позвякивание цепей и чавканье коров. Тишина. Запах молока и навоза. В темноте мелькнул светлячок, зеленоватая пыльца. Ночь безлунная, но яркая от звезд. Чудесно.

21.6.1940

Завтрак, умываемся, бреемся. Мы все время едем на Лимож. Без карты тяжело. Купить ее невозможно, все раскуплены. Примерно в час дня добираемся до Лиможа. Въезд в город закрыт. Я слезаю с велосипеда, и после длинной лекции пропускают только меня. Оставляю велосипед и иду пешком. В центре города меня настигает ливень. Я пережидаю в арке и иду на вокзал. Вокзал тоже закрыт, и только после долгих переговоров меня допускают к военному комиссару. Я спрашиваю о нашей группе. Он ничего не знает. Я возвращаюсь. Запасы у нас заканчиваются, и я ищу еду. С хлебом везде сложно. Нет ни джема, ни мясных консервов, магазины пусты. Ищу хоть что-нибудь. Наконец достаю колбасы, несколько банок паштета, бананы и апельсины. А также карту Франции, изданную „L’Auto“ во время „Тур де Франс“ 1936 года. У одного книготорговца была куча этой макулатуры, и теперь он продавал их по франку за штуку. Все шло нарасхват. Еще я нашел одиноко лежавший том переписки Байрона и купил его за 50 сантимов. Повезло. Мы пообедали по пути и отправились в Ангулем, 84 км. Тадзио теперь едет рядом со мной и рассказывает: „Пан Б., меня знали все шлюхи из <Гастрономии> и кафе <Клуб>{14}“. Когда такая находила надравшегося клиента, то бряк его ко мне в такси, там его обрабатывала, все деньги забирала, мужичка высаживала, мне двадцать злотых на лапу и тю-тю». В этот момент два человека, шедших по дороге, замахали руками и окликнули нас. Два поляка-эмигранта. Они услышали безупречную польскую речь Тадзио и остановили нас. «Вы откуда?» — «Из военного лагеря в Бретани». Их мобилизовали, а три дня назад, ночью, сказали: спасайтесь, кто может. Офицеры удрали на машинах в порты, а потом в Англию; некоторые солдаты тоже уехали — в основном поляки. Как там Ясек{15}? Хорошо, что меня не взяли в армию. Спали на ферме, в этот раз на соломе.

22.6.1940

С утра шел дождь. Мы спали. Выехали примерно в два. Кратковременные дожди. Промокли до костей. Снова влезли в толпу отступающих войск. Ехали на авось. По дороге на каждом шагу опрокинутые автомобили. Тадзио смотрел и матерился. Асфальт скользкий, в глине. Сороконожка переломала бы все ноги на такой дороге. Через тридцать километров я сдался. Нашел ферму. Куча соломы под крышей, защищенная только с двух сторон. За ужином нам составили компанию кошки и собаки, моросил дождь, с дороги доносился постоянный шум, визг и гул безжалостно ревущих моторов; сонливость; покой.

23.6.1940

«Отпуск никудышный, сезон не удался», — говорит Тадзио. Роберт рассказывает нам чудеса о солнце Южной Франции, о Средиземном море. Тем временем мы плетемся в грязи по асфальтовым дорогам западного пограничья Центрального массива. Приближаемся к Ангулему. Не пропускают, объезд, блуждаем по проселочным дорогам. Уже ночью находим крошечную и бедную ферму. Там заканчивают ужин; вежливые. Хозяин ведет нас на сеновал. В большой миске на столе я вижу зеленый салат. Листья политы оливковым маслом, и это настолько аппетитно, что я не могу этого вынести: «Можно у вас купить салат?» Хозяйка немедленно встает и говорит, что она приготовит нам две головки. Вышла и вскоре принесла целый тазик салата. Мы съедаем его в мгновение ока, закусывая хлебом с паштетом. Эти ночи на сене, под монотонный шум дождя, замечательны.

24.6.1940

Утром опять дождь. Хозяйка принесла нам