Читать книгу - "Камрань, или Последний «Фокстрот» - Юрий Николаевич Крутских"

милого животного на уме, старпом благоразумно решил не делать резких движений и просто дунул во всю мощь своих богатырских легких. Крысёнок-акселерат испуганно пискнул и, увлекаемый могучим потоком, слетел со скользкого дерматина, мягко шлёпнувшись на палубу. Старпом перевернулся на другой бок и наконец-то нормально заснул.

К сожалению, спать Горынычу пришлось недолго. Скоро в его сон беспардонно ворвалось утро. Сначала в коридоре за фанерной переборкой раздались резкие голоса, послышались торопливые шаги, кто-то засмеялся, кто-то что-то спросил, кто-то что-то ответил. Заелозили, застучали раздвижные двери рубок и кают, звякнула дверь умывальника и, звонко колотясь, разбиваясь о железо мойки, зашумела тугая струя воды. Из каюты замполита по соседству донесся скрип пружин, покряхтывание и звук разрываемой на части газеты — зам, видимо, готовился произвести политинформацию, а заодно и утренний туалет.

В кают-компании кто-то раздражённо отчитывал вестового за то, что врубил над столом операционные софиты и мешал людям спать. Тот оправдывался, говоря, что пора накрывать на стол, и прося освободить рабочее место.

Убедившись окончательно, что поспать больше не удастся, старпом мысленно матюкается и разлепляет воспалённые глаза. Невыспавшийся, злой, с тяжелой, словно дробью наполненной, головой, Горыныч встаёт со скрипучего дивана и нетвёрдыми шагами следует в направлении умывальной. Там, в тесном загончике, он долго и шумно моется и старательно бреется. После чего, приведя себя в относительный порядок, бредёт в кают-компанию на завтрак.

Скромный завтрак Горыныча состоял из трёх стаканов ячменного кофе и буханки белого хлеба, разрезанной вдоль на две половинки. Каждая из этих половинок была покрыта слоем сливочного масла в палец толщиной и щедро полита сгущёнкой. Заморив таким образом червячка и получив у командира необходимые распоряжения на предстоящий трудовой день, старпом отправился в свою рабочую прогулку по кораблю.

В продолжение всего последующего бесконечного дня Горыныч был занят обычными своими старпомовскими делами: подбивал документацию, драл за различные провинности попавших под раздачу моряков, проверял несение ими вахт, производство приборок, проводил тренировки, учения и попеременно с командиром нёс в центральном посту командирскую вахту. К вечеру (хотя какой на подводной лодке может быть день или вечер?) эта ежедневная, присущая его собачьей должности, суета Горыныча несколько утомила. И вот, опять сменив командира, он пристроился на табурете за конторкой и наконец-то позволил себе немного расслабиться.

По-домашнему привычно — тонко, на одной ноте — гудит в трюме электрический агрегат-преобразователь. Из разных концов отсека в унисон ему вторят другие механизмы. Этот фоновый аккорд создаёт в центральном посту обстановку неповторимого уюта, спокойствия и умиротворённости. Поют приборы — значит, всё нормально, корабль живет и дышит, всё у него исправно и всё работает. По кабель-трассам, протянутым вдоль бортов из носа в корму, по паутине проводов, опутывающих всю подводную лодку, разбегается живительный электрический ток. Доходя до каждого закоулка, он даёт людям свет, тепло и уют, а бездушным механизмам — необходимую энергию жизни. Воздух высокого давления, до предела сжатый и плотно втиснутый в стальные кожухи высокопрочных баллонов, ждет своего часа, чтобы в нужный момент, вырвавшись на свободу, промчаться по магистральным трубопроводам и выдавить из балластных цистерн тонны забортной воды. Кровеносная система корабля — насосы и трубопроводы гидравлики — также готова к немедленному действию. Достаточно лёгкого движения манипулятора в центральном посту, чтобы давление гидравлической жидкости передалось на рули глубины, и многотонная железная громадина стала изменять своё прямолинейное направление, принялась всплывать или погружаться. Всё на подводном корабле подчинено единой цели и готово к немедленному действию. И именно потому день и ночь без перерыва гудят-поют по отсекам различные приборы и механизмы. И это хорошо, что они гудят, значит, можно ни о чём не беспокоиться. Но как же становится неуютно и тревожно, когда они замолкают неожиданно! Такая тишина бывает просто оглушительной, режет слух пронзительнее самой громкой милицейской сирены. Словно от выстрела пушки, просыпаешься среди ночи и начинаешь лихорадочно соображать — что же произошло, куда надо срочно бежать и что делать?

Но хватит лирики, сейчас в центральном посту спокойно и сумрачно. Привычное монотонное жужжание мягко разливается по отсеку, и в душе возникает ощущение мира, безмятежности и уюта. Устроившись на своём месте у переговорной коробки общекорабельной трансляции, я начинаю принимать доклады из отсеков. Прослушав заученные, однообразные сообщения о приёме вахты, о значениях глубины, процентного содержания кислорода, водорода и СО2, плотности электролита аккумуляторной батареи и об осмотре отсеков, щёлкнув при этом пару десятков раз тумблером «Каштана» и столько же раз повторив вездесущее «есть», я докладываю старпому, что в права вахтенного офицера вступил окончательно. После этого, поудобнее устроившись на табурете, я начинаю усиленно бдеть.

Через пять минут просто так сидеть и бдеть становится скучно. Я понимаю, что неплохо было бы пообщаться и поговорить с товарищами по несчастью о чём-нибудь содержательном.

— Жарко! — не придумав ничего лучше, начинаю я для затравки разговора.

— А на поверхности, поди, было бы ещё жарче! — откликнулся на моё многообещающее начало боцман.

— А завтра днём, когда всплывём — ещё жарче будет! — присоединился к разговору старший матрос Багров, рулевой нашей смены.

— А вот если бы не на пятидесяти, а на ста метрах ходили — не так жарко было бы! — продолжаю я из последних сил эксплуатировать тему жары, нащупывая, куда бы технично перевести готовый зайти в тупик разговор.

— Правильно я говорю, Сергей Горын… Гариевич? — обращаюсь я к старшему помощнику.

Красные от недосыпания глаза старпома непонимающе глядят на меня.

— Правильно я говорю, Сергей Гариевич, что на ста метрах вода гораздо холодней?

— Ну, да… холодней… — рассеянно отвечает старпом и, скользнув усталым взглядом по обращенным к нему лицам, вновь принимается листать вахтенный журнал, но на этот раз перевернув его вверх ногами.

Из дверного проёма штурманской рубки показывается взлохмаченная голова Борисыча. Весело посмотрев на нас с боцманом, озабоченно на старпома и недоумённо — на вахтенный журнал в его руках, штурман решает принять участие в только что начатом и уже готовом умереть разговоре.

— А вот был у нас случай на «восьмёрке»… Это когда я ещё на Камчатке служил… Помощник у нас был, фамилия у него звучная такая была — Уставной. Не встречали такого, Сергей Гариевич? Павел Петрович — так, кажется, его звали…

Старпом делает неопределённое движение головой и угрюмо, но с некоторым интересом глядит на штурмана.

— Нет? Жалко! — лучезарно улыбаясь, продолжает тот. — Замечательная личность! На службе, можно сказать, сгорел человек, даже пепла не осталось! А человек, должен вам сказать, был неординарный, но при этом, как бы получше выразиться… типичный антипример. Очень он фамилией своей гордился