Читать книгу - "Наше неушедшее время - Аполлон Борисович Давидсон"

На физфаке: «Отвергая гнусную идеалистическую фальсификацию физической науки со стороны таких “столпов” буржуазной науки, как Бор, Эйнштейн, Шрёдингер, Эддингтон, Джинс и прочие дипломированные лакеи буржуазии…».

На истфаке: «…серьезные ошибки космополитического и буржуазно-объективистского характера в работах и лекциях профессоров С.Я. Лурье, О.Л. Вайнштейна, С.Б. Окуня, С.Н. Валка, А.В. Предтеченского, Б.А. Романова…». Лучших наших профессоров.

Не забыли и маленькую группу студентов первого курса, в которой я учился. «Студенты Ю. Баранов и Ю. Соловьёв, раболепствуя перед всем иностранным, охаивают замечательные произведения советского киноискусства». Восемнадцатилетнего Юру Баранова пропустили через серию комсомольских собраний. Единственные обвинения: любит джаз и читает журнал «Америка». Сдавать весеннюю экзаменационную сессию он не явился. Староста нашей группы пришла к нему домой: узнать в чем дело. Ответили:

– Арестован.

По факультету шептались, что ему дали 10 лет. Больше я никогда его не видел. Юре Соловьёву повезло. Очевидно, разверстка на число арестов на факультете была выполнена, и от него отстали.

* * *

Запомнилось и другое собрание. В первый ряд посадили преподавателей. Затем каждый по очереди должен был подниматься на кафедру и виниться в своих ошибках и неверных взглядах.

Дошло до академика Струве. Он говорил примерно так:

– Я ведь, как ученый, сложился еще до Великой Октябрьской революции. Мне, конечно, надо во многом учиться у моих учеников.

Вел собрание новый декан – Корнатовский. Завершая, сказал:

– Ваши преподаватели сейчас каялись. Посмотрим, искренни они были или нет.

Не обошлось и без курьезов. Один из ораторов (не буду называть его имени) потрясал только что изданной книгой профессора Л.И. Зубока «Империалистическая политика США в странах Карибского бассейна, 1900–1939» и кричал:

– Тут же на каждой странице цитаты буржуазных авторов. Конечно, разоблачать их надо. Но зачем же цитировать? Ведь цитируя, мы их пропагандируем.

(Тогда была такая установка «сверху» – клеймить, но не цитируя).

И стал приводить, одну за другой… эти самые цитаты.

В зале нарастал смех…

Корнатовский был у нас на факультете одним из главных организаторов кампании борьбы против «безродных космополитов» и «низкопоклонства перед Западом».

Но… не рой могилу другому.

Какие-то доброхоты занялись творчеством самого Корнатовского. Он тогда, кажется, ничего не публиковал. В те времена из уст в уста переходили образчики тогдашней мудрости: «Напиши три строчки, и я найду, как объявить тебя врагом народа». «Кто ничего не пишет, тот навсегда останется мичуринцем» (Лысенко, истребляя генетиков, превозносил Мичурина). И еще: «Не думай; если подумал – не рассказывай; рассказал – не записывай; записал – не публикуй; опубликовал – кайся».

Корнатовский, думаю, не знал этой премудрости, но интуиция ему подсказывала, что публиковаться не время. Однако, в его старых статьях кто-то нашел раскавыченную цитату Троцкого. Скорее всего, это была не какая-то оригинальная мысль Троцкого, а расхожий партийный лозунг. Но достаточно того, что его произносил и Троцкий. Корнатовского посадили за «троцкизм-контрабандизм».

Допекали нас не только бесконечными собраниями о бдительности, «идейной чистоте» и борьбе с «отклонениями», но и «аморалками».

Тут надо вспомнить, каково было девушкам в послевоенном Ленинграде. Из-за войны и голода число мужчин резко убавилось (от голода они умирали первыми). Надежд найти мужа стало меньше. Но стоило какой-нибудь незамужней студентке родить, и начинались поиски «мерзавца», который «сделал» ей ребенка. Сами студентки зачастую не хотели привлекать к этому внимания. Но комсомольское начальство требовало…

Был случай, когда на собрании «обвиняли» сначала одного, потом другого, хотя сама «героиня» никого не хотела называть. Наконец, один из допрашиваемых, не выдержал:

– Ребята, честное слово, я ведь только один раз!

Зал взорвался хохотом, и рьяному комсомольскому начальству пришлось допрос закончить.

Собраний было так много, и тянулись они так долго, что иногда приходилось напоминать, что скоро разведут мосты через Неву.

Не было ли это политикой, – чтобы у студентов не оставалось времени думать?

* * *

Каково было преподавателям? В университете то и дело кто-нибудь исчезал. Особенно – на политэкономическом и биологическом факультетах. Да и у нас. Одних просто выгоняли, других – арестовывали. То же самое – и в Москве, и по всей стране. Но Ленинград был опальным, и здесь давление чувствовалось сильнее. Преподавателей держали в постоянном страхе.

На нашем факультете был доцент, о котором говорили, что он на всех собирал компромат. Да он и не отрицал – наоборот, гордился. Во внутреннем кармане носил записную книжку и, похлопывая себя по груди, говорил:

– Все вы у меня тут!

Со студентами преподаватели держались очень осторожно, неровен час – донесут.

Среди профессоров были прекрасные специалисты. Сигизмунд Натанович Валк, Борис Александрович Романов, Анатолий Васильевич Предтеченский, Семен Бенционович Окунь… Но в разговорах с нами они старались не выходить за строгие рамки своего предмета.

Семен Бенционович прекрасно читал лекции по истории России. А лекцию об убийстве Павла I и связанных с этим событиях – так ярко и артистично, что послушать сбегались студенты с других факультетов. И партбюро выразило ему свое недовольство: сосредотачиваться нужно не на таких событиях, а на социально-экономических процессах.

На книгу Окуня откликнулись хвалебной рецензией – о ужас! – в Америке. Как он боялся, что об этом узнает начальство!

Профессор, которая вела у нас историю Средневековья, была лучшим медиевистом в Ленинграде. Занималась она Францией времен Ришелье, Мазарини, Людовика XIV. Одним словом, временем, которое мы знали по «Трем мушкетерам». Но вместо этого весь год мы должны были штудировать 24-ю главу первого тома «Капитала»: «О первоначальном накоплении». Правда, я написал курсовую работу о Генрихе Наваррском. Она молча поставила мне «отлично», без комментариев.

И такой учитель

– Вот Вам золотое правило. Делать надо не только то, что начальство от Вас требует, но и то, что оно Вам сегодня категорически запрещает. Именно это и будет завтра самым важным. И самым нужным.

А из дальнейшего следовало, что начальству вообще надо потакать с уразумением, иначе перепачкаешься с ног до головы. Но не надо начальство и слишком раздражать, а то еще накликаешь на свою голову…

Все это Дмитрий Алексеевич Ольдерогге говорил весело, с искорками в глазах, подкрепляя советы афоризмами любимых им Салтыкова-Щедрина или Козьмы Пруткова. Вроде того, что человек на Руси сохранился лишь по недосмотру начальства. А годы для такого острословия были уж какие неподходящие! Сталинские!..

Анна Ахматова писала: «…отцы и деды непонятны». Это о поколении ее отцов и дедов. А что же говорить о ее поколении и столь близком к ней поколении Дмитрия Алексеевича?

Жизнь заставляла их быть недоверчивыми. Они знали, как опасно раскрываться перед другими, подчас даже близкими. Не писали мемуаров,