Читать книгу - "Русская история. Том 2 - Михаил Николаевич Покровский"

То, что непосредственно последовало за этим, достаточно объясняет реакцию, возникшую в душе молодой императрицы, так легкомысленно восхищавшейся ранее революциями, знакомыми ей только по книжкам. Она увидала теперь воочию, чем бывает дворянская революция в России. Первое, чем ознаменовали свою победу заговорщики, было разбитие погребов Михайловского замка. Идя «убивать тирана», выпили для храбрости только офицеры — теперь была пьяна вся гвардия без изъятий. Выйдя из своей комнаты, Елизавета Алексеевна очутилась в толпе пьяных людей, которые хватали ее за руки, целовали эти руки, чуть не целовали ее самое. И среди всего этого бесновалась старая императрица, в сотый раз доказывая свои права глумившимся над нею гвардейским часовым: бедная Мария Федоровна никак не могла отделаться от своего немецкого акцента, и это казалось ее пьяным слушателям всего забавнее. Никогда, даже в дни лейб-кампании, царский дворец не был театром подобной оргии. Александр и Константин поспешили бежать из этого места, одинаково страшного и отвратительного в ту минуту. Д. X. Ливен сохранила в своих записках эту историческую картину: одинокий возок, без свиты, без конвоя мчащийся глухою ночью по улицам Петербурга, и в нем забившиеся, дрожащие от ужаса новый император и его брат. Только в Зимнем дворце Александр Павлович несколько пришел в себя. А разливанное море из стен дворца убитого императора начало растекаться по всему городу. Торговцы иностранными винами, уже видевшие себя накануне банкротства благодаря прекращению балтийской торговли, на радостях выкатили бочки на все перекрестки, и скоро было пьяно все, что хотело напиться. Долго не могло улечься «народное ликование», и уже на следующее утро гр. Головина из окна своего дома могла созерцать сцену, символизировавшую в одном образе общее настроение: пьяный гусарский поручик ехал верхом вскачь по тротуару, крича, что теперь «все позволено!»[198]. Но пока «народ ликовал», правящие круги должны были заняться устранением политических результатов только что трагически закончившегося царствования. Всего настоятельнее это было нужно в области внешней политики, которая явилась ближайшим поводом катастрофы. «Примирение России с Англией было непосредственным результатом смерти Павла, — говорит Чарторыйский. — Война с этой державой, издавна богатейшим рынком для русского железа, хлеба, строевого леса, серы и пеньки, более всего восстановила общественное мнение против покойного императора. После его смерти нужно было во что бы то ни стало положить войне конец. Наскоро состряпали соглашение, на котором явственно отразилось стремление заключить мир как можно скорее, во что бы то ни стало. Интересы морских союзников России не обратили на себя должного внимания[199], и капитальные пункты, ограждавшие права нейтрального флага: были обойдены молчанием или выражены неясно. Прекращение враждебных действий было все, чего хотели добиться возможно скорее». В Лондоне о событии 11 марта стало известно чуть не на другой день — Жеребцова сообщила о нем Уитворту с быстротой, почти непостижимой в эпоху, не знавшую телеграфа. Со своей стороны, англичане настолько видели в начинавшейся войне личное дело Павла, что, получив известие о его смерти, главнокомандующий английским флотом на Балтике Нельсон, не дожидаясь формального перемирия, пришел со своими кораблями в Ревель — запасаться там пресной водой и съестными припасами. Ревельский комендант до смерти перепугался, вообразив, что англичане собираются бомбардировать город и делать высадку, а в Петербурге обиделись, что Нельсон до такой степени пренебрег всякими дипломатическими приличиями. Англичан приняли очень холодно и потом должны были послать им вдогонку адмирала Чичагова с извинениями. Рассказ о том, как Чичагов ощупью искал Нельсона по Финскому заливу и нашел, наконец, к собственному своему удивлению, только благодаря густому туману, принадлежит к числу курьезнейших страниц в истории русского флота. Как бы то ни было, тут дело было решено скоро и радикально — понадобился разгром России Наполеоном и Тильзитский мир, чтобы заставить Александра Павловича в этой области пойти по стопам своего отца. Совсем иначе пошло дело в области политики внутренней здесь, после некоторого топтания на одном месте, в сущности вовсе ничего не было сделано, и Александр Павлович, несмотря на чрезвычайно демонстративные заявления своей несолидарности с предшествующим царствованием, остался на колее, проложенной еще в последние годы царствования Екатерины и с таким рвением пробивавшейся далее Павлом. Объективные условия, создавшие концентрацию крепостного режима, оказались сильнее общественной психологии.

«Молодые друзья»

Александр Павлович и его кружок; отсутствие самостоятельности, зависимость от екатерининской традиции; «молодые друзья» как представители крупнейшего землевладения; индифферентизм среднего помещика к реформам; роль самого императора ♦ Внешняя политика Александра до Тильзита; влияние Чарторыйского; влияние Англии ♦ Внешние неудачи и петербургское общество: начало разрыва между Александром и знатью

С этой психологией связан, впрочем, целый ряд недоразумений, которые начали рассеиваться лишь в самые последние годы, хотя материал для их разъяснения, отчасти, существует уже давно. Конечно, для того чтобы нарисовать себе во весь рост российский либерализм «дней Александровых прекрасного начала», понадобилось знакомство с подлинными дневниками Строганова, опубликованными лишь в начале текущего столетия. Но уже мемуары Чарторыйского, напечатанные еще в 80-х годах прошлого века, давали такую превосходную характеристику «топтания на одном месте», что после них говорить серьезно о «реформах первых лет царствования Александра I» можно было лишь при очень большой предвзятости в пользу всяких реформ, хотя бы они ограничивались переобмундированием русских чиновников на английский лад. Не нужно забывать, что Чарторыйский принадлежал к числу ближайших сотрудников Александра в этих «реформах», а по уму был самым крупным из всего кружка[200], не исключая, конечно, и самого императора. Если этот человек, вовсе притом не желавший злословить, стремившийся, напротив, представить злосчастные «реформы» в возможно более выгодном свете, не мог припомнить ни одного факта в их пользу, кроме того, что «теперь лучше была организована продажа соли», и, в конце концов, должен был признаться, что «дело шло», главным образом, о том, чтобы «ввести в новую администрацию молодых друзей императора»[201], то, значит, вообще сказать было нечего. «Молодым друзьям» — это до последней очевидности ясно из мемуаров Чарторыйского — нечего было сказать не только после, ретроспективно оценивая результаты своей деятельности, но даже и в разгар этой последней. Когда им понадобилось развернуть свою платформу перед императором, они выпустили вперед старика Семена Воронцова, а тот, в свою очередь, не сумел