Читать книгу - "Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов"

промелькнуло в газетах. Партийный аппарат начал подозревать Генсека в предательстве, что не выходило за пределы Большого Дома на Старой площади, но я в то время уже бывал на Старой площади и слышал, как аппаратчики возмущались: «За что нас полюбила Тэтчер?» Это после того, как стала известна её фраза, что с Горбачевым «можно дело иметь». Разрыв среднего звена ответственных работников с партийной верхушкой бросался в глаза.

Сказанное мне о том, чего же хочет имевшая большое влияние на мужа Первая Жена страны, звучало в унисон со всем, что приходилось слышать: операторы системы расстраивают систему. Но разве это не реформа? Всё же огромная страна под залог существования за границей в маленьком домике – столь смелое желание представлялось чрезмерным преследованием личных целей под видом общего блага.

Спустя несколько лет в мемуарах Буша-старшего я прочёл: во время их встречи на высшем уровне Горбачев вдруг спустился на грешную землю и стал расспрашивать о ценах на небольшой дом под Вашингтоном. Последний из Президентов США времен холодной войны (тот, что принял от Горбачева шпагу сдавшегося на милость победителя) недоумевал: глава государства интересуется недвижимостью возле столицы другого государства[207]. Написал я Бушу-старшему, что довелось мне услышать о намерении четы Горбачевых жить за границей в таком домике. Сам Горбачев после безвременной кончины жены подтвердил: мечтали, правда, о южной Франции, не об американском Юге. Midi или Maryland – такова была сверхзадача перестройки сообразно с понятиями анекдотического простого мужика, которого спрашивали, что если бы он стал царем. Мужик, как известно, не сумлеваясь, ответствовал: «Хапнул бы сто рублев и убег». Старший Буш, получив мое письмо, возможно, не поверил, будто желание жить в маленьком домике определяло большую политику, иначе бы он на письмо ответил. Ответ, впрочем, мог затеряться на почте, как говорил в аналогичных случаях Марк Твен.

Ради любознательности, в подражание персонажу-профессору из романа Нины Федоровой «Семья», запрашиваю, писал и пишу лицам государственным, стараясь уточнить некоторые свои представления о конституционных началах США. Мои представления сложились, пока собирал я материал для книги о Томасе Пейне, у начала начал, когда такие слова, как «демократия», обретали и меняли смысл на американской земле. Вот и спрашиваю, чтобы себя проверить, какую делали американцы революцию в 1776 году. Интересуют меня смысловые оттенки, как у нас, то пролетарская, то социалистическая. За такие запросы у нас во времена единения то ли под властью короны, то ли под красным знаменем взяли бы под стражу, а в цивилизованной стране получаю вежливый ответ: «Сенатор благодарит Вас за письмо и Вам напишет, как только найдет время при своей занятости текущими делами». Жду обещанного. Мои письма политическому комментатору Биллу О’Райли, который пользуется доверием у консервативно настроенных телезрителей, я знаю, дошли, отправлял с удостоверением о доставке, и удостоверения я получил, а ответы мне Билл, не сомневаюсь, обдумывает.

Величайшим реформатором называет инициатора перестройки Стивен Коэн, советолог единственный в своем роде: сочувствовал советским и продолжает сочувствовать русским. Но… «Не выше обкомовского уровня», – услышал я о Горбачеве от Казбека Дзалаева, директора Ставропольского конзавода в бывшей горбачевской партонимии. Два взаимоисключающих мнения являются, я думаю, взаимодополняющими. В разноречивой оценке Горбачева американским советологом и директором ставропольского конзавода, надо, по-моему, признать две правоты. Вопрос лишь в том, как их совместить.

Жило мое поколение при великом Сталине, и мы узнали некнижно, что такое величие, достигнутое, как всякое известное из истории величие, ценой больших жертв и большой крови. Дожили мы до переворота, совершенного человеком способным, даже слишком способным – на все руки. Задним числом, машут после драки кулаками, осуждают и поносят его, называют и предателем, и манипулятором, и ничтожеством. Конечно, он манипулятор, он, разумеется, не великан, но полагать, будто мир могло перекроить ничтожество, это всё равно что о Сталине ограничиться аппаратной посредственностью.

Сталин был аппаратной посредственностью, пока оставался в положении аппаратной посредственности и не встал у руля государственного корабля. Наполеон был «малюткой капралом», пока не оказался во главе армии. Актеру, чтобы показать свой талант, нужная роль, отвечающая особенностям его дарования.

Сужу по незаурядным людям, каких позволила повидать судьба. Стратеги Курской дуги, маршал авиации Новиков и маршал танковых войск Ротмистров робели, выступая перед школьниками. Требовалось поле битвы, чтобы представить себе, какие то были львы и орлы.

Разрушительную, имевшую глобальные последствия перестройку совершил обкомовский работник, оказавшийся манипулятором мирового масштаба. Американский апологет Горбачева Стивен Коэн последователен. Стивен всегда считал нужным судить о Советском Союзе с учетом советских условий. Его учитель Джордж Кеннан в 1951 году предсказывал: «Нельзя надеяться, что в России установится система вроде нашей». В 1985-м Стивен Коэн ему вторил: «Ошибкой будет полагать, что какая бы то ни было реформа в СССР станет соответствовать нашим представлениям о демократии». Горбачеву, по мнению Стивена, не удалось осуществить задуманное: преобразовать и усовершенствовать уже существующее. В книге Коэна, которая только что вышла, Горбачев и его сторонники представлены персонажами трагедии, созданной по правилам классицизма. Герои совершают трагические ошибки: «Горбачев делает… роковой просчет…»[208].

Просчеты были – какие? По мнению Киссинджера, Горбачев «слишком поспешно вывел советские войска из Восточной Европы»[209]. Горбачев все время спешил. Хотел успеть задуманное проделать до пенсии и зажить с женой в маленьком домике на морском берегу? Американский специалист по Советскому Союзу Стивен Коэн считает, что бывший обкомовский работник преобразовал страну и мир. Но не ошибся, мне кажется, и видавший виды директор конзавода, Казбек Дзалаев, который на основании непосредственных наблюдений судил о личности местного масштаба, вышедшей на мировую арену. Сельский паренек, в четырнадцать лет впервые в жизни увидевший паровоз, сумел подняться на вершину мира, поднялся силой способностей: цепкая память, практический ум, сценические склонности. Что в том уме за всё это время происходило, нам, современникам, узнать не суждено.

Быть может, в будущем, эта фигура вместе с дражайшей половиной (significant other, по словарю политической благопристойности) заинтересует нового Шекспира, а пока, в наше время, слушая Горбачева, опытные люди говорили: «Это Хлестаков». Разве Хлестаков лишен способностей? Легкость мысли – дар. Сколько зависти в словах тертого калача, Городничего, когда представляет он себе, как летит, заливаясь колокольчиком, тройка, «лучшая тройка», которую он сам, многоопытный махинатор, дал… кому? Фитюльке! А тот его и надул! У Хлестакова того и в мыслях не было? У него ничего в мыслях не было, кроме удивительного легкомыслия. Сообразно с размером личности Хлестаков мельчил, ему хотелось сорвать побольше цветов удовольствия. Похоже, Горбачев торопился, стремясь воспользоваться результатами им затеянного и содеянного. Имея