Читать книгу - "Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев"

столетия!), она ушла к родителям. Там её, конечно, не ждали. Постоянные ссоры с матерью, её вечные попрёки, неуживчивость самой Надежды подтолкнули её к побегу из родительского дома: «Воинственный жар с неимоверной силою запылал в душе моей; мечты зароились в уме, и я деятельно начала изыскивать способы произвесть в действие прежнее намерение своё — сделаться воином, быть сыном для отца своего и навсегда отделаться от пола, которого участь и вечная зависимость начинали страшить меня».

Обрезав волосы, надев казачий костюм и сев на любимого жеребца, ринулась она в неизвестность. Довольная беглянка ликовала: «Итак, я на воле! Свободна! Независима! Я взяла мне принадлежащее — мою свободу. Свободу! Драгоценный дар неба, неотъемлемо принадлежащий каждому человеку! Я умела взять её, охранить от всех притязаний на будущее время, и отныне до могилы она будет и уделом моим, и наградой!»

Н. А. Дурова

Вскоре под именем Александра Васильевича Соколова Дурова поступила рядовым в Конно-польский уланский полк, в рядах которого участвовала в основных сражениях кампании 1807 года. До конца своих дней Надежда Андреевна с особой теплотой вспоминала первый год своей службы: «Никогда не изгладится из памяти моей этот первый год вступления моего на военное поприще, этот год счастья, совершенной свободы, полной независимости, тем более драгоценных для меня, что я сама, одна, без пособия постороннего умела приобресть их».

Благодаря отцу, озабоченному судьбой дочери, тайна мнимого Александра была раскрыта, и 31 декабря 1807 года Дурова предстала перед царём с очень лестным отзывом о её службе главнокомандующего И. Ф. Буксгевдена: «Отличное поведение его, Соколова, и ревностное прохождение своей должности с самого вступления его в службу приобрели ему от всех, как начальников, так и сотоварищей его, полную привязанность и внимание…»

Царь принял Дурову весьма милостиво: отказавшись от своего намерения возвратить её в отцовский дом, разрешил остаться в армии и впредь по его имени именоваться Александровым. Последнее, по понятиям того времени, означало высшую степень монаршего благоволения. Более того, узнав о том, что в одном из сражений Дурова спасла жизнь офицеру, царь вручил ей Георгиевский крест. Надежда Андреевна была оставлена на военной службе, что пришлось ей весьма по душе: «О сколько это положение дало жизни всем моим ощущениям! Сердце моё полно чувств, голова мыслей, планов, мечтаний, предположений; воображение моё рисует картины, блистающие всеми лучами и цветами, какие только есть в царстве природы и возможностей. Какая жизнь, какая полная, радостная, деятельная жизнь! Как сравнить её с той, какую вела я. Теперь каждый день, каждый час я живу и чувствую, что живу; о, в тысячу, в тысячу раз превосходнее теперешний род жизни! Балы, танцы, волокитство, музыка… О Боже! Какие пошлости, какие скучные занятия!»

6 января 1808 года Дурову в чине корнета зачислили в Мариупольский гусарский полк под именем Александра Андреевича Александрова, тем самым Надежда стала первой в российской армии женщиной-офицером. Было от чего загордиться.

В начале Отечественной войны Дурова участвовала в арьергардных боях 2-й Западной армии. В это время её видел Д. В. Давыдов, который писал позднее: «Дурову я знал, потому что я с ней служил в арьергарде во всё время отступления нашего от Немана до Бородина. Полк, в котором она служила, был всегда в арьергарде вместе с нашим Ахтырским гусарским полком. Я помню, что тогда поговаривали, что Александров женщина. Но так, слегка. Она очень уединена была и избегала общества столько, сколько можно избегать его на биваках. Мне случилось однажды на привале войти в избу вместе с офицером того полка, в котором служил Александров, именно с Волковым.

Нам хотелось напиться молока в избе (видно, плохо было, что за молоко хватились, — вина не было капли). Там нашли мы молодого уланского офицера, который, только что меня увидел, встал, поклонился, взял кивер и вышел вон. Волков сказал мне: „Это Александров, который, говорят, женщина“. Я бросился на крыльцо, но он уже скакал далеко. Впоследствии я её видел на фронте, на ведетах[133], словом, во всей тяжкой того времени службе, но много ею не занимался, не до того было, чтобы различать, мужского или женского она роду: эта грамматика была забыта тогда».

На подходе к Бородино Надежда Андреевна была контужена — «от ядра в ногу». Отмечая это в походных записках, она писала: «У меня нет перчаток, и руки мои так окоченели от холодного ветра, что пальцы едва сгибаются. Ах, если б я могла согреться и опять почувствовать, что у меня есть руки и ноги! Теперь я их не слышу.

Желание моё исполнилось; нужды нет, каким образом, но только исполнилось Я не сражаюсь, согрелась и чувствую, что у меня есть руки и ноги, а особливо левая нога очень ощутительно даёт мне знать, что я имею её; она распухла, почернела и ломит нестерпимо: я получила контузию от ядра. Вахмистр не допустил меня упасть с лошади, поддержал и отвёл за фронт».

Это случилось за день до Бородинской битвы. Но Дурова не оставила строй и до середины сентября состояла ординарцем при штабе М. И. Кутузова, после чего уехала на излечение в Сарапул. В армию вернулась в августе 1813 года и участвовала в блокаде крепости Модлин, а в начале следующего года — в блокаде Гамбурга и Гарбурга.

В марте 1816 года Дурову уволили со службы «за болезнью» с чином штабс-ротмистра и пенсионом. Отдохнув девять месяцев, Надежда Андреевна решила вернуться в армию, но на это «высочайшего соизволения не последовало», и воинственная жена занялась литературной деятельностью. На этой обманчивой стезе она встретилась с Пушкиным.

В середине июня 1835 года Александр Сергеевич получил письмо городничего Елабуги В. А. Дурова, с которым некогда встречался в Кавказских Минеральных Водах. Василий Андреевич запомнился Пушкину тем, что был вечно озабочен фантастическими проектами добывания денег. Кроме того, по воспоминаниям М. И. Пущина, поэта «восхищал и удивлял» цинизм Дурова в рассказах о его приключениях.

Письмо старого знакомого заинтересовало Пушкина: городничий хлопотал об издании «Записок» своей сестры Надежды Андреевны, и Александр Сергеевич поспешил ответить ему:

«Милостивый государь, Василий Андреевич!

Искренне обрадовался я, получив письмо Ваше, и спешу Вам отвечать. Если автор „Записок“ согласится поручить их мне, то с охотою берусь хлопотать об их издании. Если думает он их продать в рукописи, то пусть назначит сам им цену. Если книгопродавцы не согласятся, то, вероятно, я их куплю.

За успех, кажется, можно ручаться. Судьба автора так любопытна, так известна и так таинственна, что разрешение загадки должно произвести сильное общее впечатление. Что касается