Читать книгу - "«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц"

не просто со знанием дела, но с тем внутренним пониманием, которое не всегда близко и понятно русскому человеку. Постоянное присутствие статей Алена Безансона, Жана-Франсуа Ревеля и многих других французских мыслителей делали газету первоклассной.

В этом поразительном, небывалом и неповторимом единстве заключались своеобразие и значение «Русской мысли», которая, как только это стало возможным, начала не просто пересылаться по почте и с любыми оказиями, но и появляться в нескольких московских киосках (впрочем, «Гласность» ею издавалась и в микроформате – для пересылки в СССР в почтовых конвертах), и в результате стала очень важной частью демократического движения в России и так же, как «ДемРоссия», «Мемориал» и «Гласность» в условиях удушения зарождавшейся демократии «Русская мысль» подлежала уничтожению. Но добраться до газеты, находившейся в Париже, с очень опытным и много повидавшим редактором, было совсем непросто.

У российских спецслужб появились для этого реальные возможности, когда в девяносто шестом году американские фонды, осуществлявшие помощь России, окончательно переключились на поддержку все разворовывающих сотрудников КГБ в правительстве Ельцина, и соответственно, у них пропал всякий интерес к русской эмиграции. Но при таком опыте, влиятельности и при хорошо понимавшем, к чему идет дело, редакторе для «Русской мысли» это не было катастрофой. Оставался и даже возрос немалый банковский счет; популярность и тиражи «Русской мысли» за рубежом и в России (пока совершенно убыточный) неуклонно возрастали; значение газеты, как и репутация Ирины Алексеевны были настолько бесспорны, что могли открывать все новые возможности. К несчастью, первые тяжелейшие удары обрушились на саму Ирину Алексеевну, которой было уже восемьдесят лет. После тяжелой болезни умер ее сын, и хотя это странно совпадает с трагедиями наших детей, но, говорят, было просто совпадением, от которого у Ирины Алексеевны едва хватило сил оправиться. Второй удар – и в этом случае я уверен, что он не случаен (вспоминая, например, разорение газеты «Моргенбладет», когда нужно было разгромить «Гласность» в 1989 году) – последовал одновременно и по Ирине Алексеевне и по газете. Желая увеличить доходность средств, которые оставались у «Русской мысли», Ирина Алексеевна доверила управление ими своему зятю – Аринголи, достаточно известному в Риме предпринимателю в сфере жилищного строительства. Я сам жил в двух из выстроенных им и ему принадлежавших очень не дешевых многоэтажных пансионатов на Аппиевой дороге. Принадлежа к традиционной римской буржуазной среде (да еще зять князя Альберти) он, конечно, пользовался постоянным и неограниченным банковским кредитом, необходимым в строительстве, и в течение двадцати лет его репутация ни у кого не вызывала сомнений. Однажды, приехав ко мне в гостиницу на Via Veneto, он сказал:

– В вашей гостинице снималась «Сладкая жизнь» Феллини. Я и сам бывал в комнате, в которой она снята.

Аринголи не был на моей встрече с премьер-министром Италии, когда тот захотел познакомиться и поговорить о положении в СССР, но привез меня во дворец, и было очевидно, что не только Ирина Алексеевна, но и он способствовали этой встрече.

Правда, в его пансионатах я встречал и других русских, о которых он мне говорил – и явно был в этом уверен, – что это тоже противники коммунистического режима и идеологии, а мне после пары случайных обменов репликами, они показались чем-то средним между младшими офицерами КГБ и обычными бандитами. Во всяком случае, никаких общих тем для разговоров у нас не нашлось.

Так или иначе, у Аринголи внезапно начались непреодолимые финансовые трудности, он не смог получить кредиты, на которые рассчитывал и которые всегда получал, что было неудивительно при очень большом подспудном влиянии КГБ и коммунистов на финансовую и политическую жизнь Италии и при хорошо известной в Италии бескомпромиссной позиции Ирины Алексеевны. И деньги «Русской мысли», данные Аринголи, пропали. Но даже это при высокой репутации и больших связях Ирины Алексеевны не могло уничтожить «Русскую мысль», хотя она была уже смертельно измучена. Удалось получить средства от одной из христианских организаций – «Церковь в беде», но за это пришлось делать специальную вкладку в «Русскую мысль». Остались деньги от европейской подписки, объявлений и розничной продажи. Появился некий странный спонсор – Клод Милан с офшорной, зарегистрированной на Кипре фирмой «Black Sea». Ирина Алексеевна, по-видимому, сильно сократила свой оклад (заработки в «Русской мысли» никогда не были публичными) и сменила квартиру на гораздо более скромную. Чуть позже – по-видимому, выполнение контрактов требовало времени, – офис «Русской мысли», хотя и остался в том же доме на Фобур-Сент-Оноре, но был перенесен в меньший по площади. Ушли в прошлое высокие гонорары всех внештатных авторов «Русской мысли» (по преимуществу из России).

Подробностей я не знаю – Алик об этом никогда не говорил, да и Арина говорить не хочет, но якобы по требованию Милана очередная зарплата Алика и Арины тоже без предупреждения оказались вдвое ниже (до этого они получали гораздо больше других сотрудников). Алику за год до этого была сделана (благодаря хлопотам Ирины Алексеевны – медицинской страховки у него не было) сложная операция и добыта еще более роскошная государственная квартира, но работал Алик уже совсем мало, опять начал пить, и требования Милана о понижении его высокого оклада были, вероятно, оправданы. Ирина Алексеевна, очевидно, уже не была в состоянии Алику и Арине это сказать, а они не могли с этим смириться и в конце концов оба оказались уволенными. И тут началось то, из-за чего я все это и решил написать – отвратительное вранье, вплоть до клеветы, в адрес Ирины Алексеевны всех тех, кто должен был стать ей верной поддержкой в этом беспримерно трудном положении.

Начал и затеял эту компанию Алик, но, может быть, она была рассчитана и задумана без него, но с расчетом на его реакцию, совсем другими людьми. В этот невыносимо тяжелый год природная осторожность несколько изменила Ирине Алексеевне, а может быть, внедрение в «Русскую мысль» стало более изощренным. Кроме Клода Милана появился некий отец Свиридов. Почему-то решила, что может чуть ли не управлять делами «Русской мысли», директор Библиотеки иностранной литературы Гениева, представителем газеты в Москве стал известный мне по личному опыту провокатор Елисеенко (о нем я пытался предупредить Ирину Алексеевну, она по обыкновению улыбалась, но ей уже явно было не до того).

Обиженный Алик Гинзбург, забыв обо всем, чем был обязан Ирине Алексеевне, бросился на нее в атаку. Мало того, он попытался подать на «Русскую мысль» в суд. Встретив меня однажды в Париже, неожиданно позвал выпить кофе и поговорить. Это было довольно странно – наши отношения, и без того не блестящие, недавно опять ухудшились, и виноват