Читать книгу - "Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко"

эти изображения характеризуются анти-шотландскими сатирическими мотивами, к ним нужно подходить с осторожностью, поскольку они не представляли собой регулярные демонстрации скоттофобии, и шуточные изображения «странствующих шотландцев», заключающие в себе ироническую составляющую, не были направлены напрямую против каледонцев, а, скорее, отражали особый, уже сложившийся, тип городской культуры с ее гиперкритицизмом в отношении патриархальной буколической традиции. И акцент, с которым разносчики «рекламировали» свой товар, также должен был являться частью этой «выживающей традиции». Интересно и то, что товары, продаваемые выходцами с севера, не были исключительно шотландскими, но включали изделия, произведенные на территории Англии.

Учитывая важность Лондона в процессе шотландского военного развития, не удивительно, что еще одной визуально отличительной группой шотландцев, особенно к концу XVIII в., были солдаты, заключенные в полное обмундирование и являвшиеся непременным атрибутом уличных сцен. Кроме того, визульно заметны были и священники Шотландской церкви, прибывавшие в Лондон, привлекавшие внимание аскетизмом и простотой своей одежды. Правда, согласно Александру Карлайлу, их порой путали с английскими методистскими священниками[729]. Сам Карлайл старался одеваться более элегантно, когда отправлялся в столицу, являя собой пример «культурного перемещения», которое, кстати, практиковалось и внутри самой Шотландии элитами, передвигавшимися между Хайлендом и Лоулендом[730].

Лондонские печатные издания изображали шотландских женщин, представителей элиты, одетыми в пледы, которые действительно вплоть до конца XVIII в. были повседневной одеждой. Что касается изображений женщин из низших социальных слоев, то они были гораздо менее распространены, поскольку из представителей этой социальной группы в Англии большую часть составляли мужчины. Хайлендеры, напротив, были излюбленным сюжетом в изображениях лондонских сатириков. Особенно это стало характерным в конце XVIII в. в связи с усилиями Генри Дандаса по насаждению патронажа в рамках Ост-индской компании. Правда, степень, в которой хайлендеры были реальностью лондонских улиц, остается дискуссионной.

Широко распространенной темой было отображение «особенностей» приезжих с севера в связи со спецификой шотландской пищи, такой как хаггис или шотландская похлебка, использовавшихся действительно как часть повседневной культуры. В этот период существовало два коммерчески используемых продукта, напрямую ассоциировавшихся с шотландцами – это был шотландский табак и шотландские пилюли, позже признанные в качестве слабительного средства. В Лондоне эпохи Просвещения была целая социальная группа, состоявшая из шотландских клерков и их друзей, стремившаяся сохранить эту повседневную культуру, воспроизводившая ее за дружескими застольями в специальных «шотландских» заведениях, где за танцами или за игрой в карты, за ужинами или просто в неторопливой беседе выходцы с севера изо дня в день демонстрировали верность этой традиции.

Отношение лондонцев к шотландцам находило выражение и в театральных постановках. Целый ряд героев пьес, шедших на лондонских подмостках в XVIII в., призван был изображать шотландцев, влияние на которых цивилизации было очень опосредованным, но которые зато были подвержены пагубному воздействию папизма, что, конечно же, было связано с восприятием шотландцев как потенциальных якобитов. Один из героев двухактной пьесы, созданной ирландским драматургом и актером Чарльзом Маклином, северо-британский рыцарь сэр Арчи Максарказм, соперничает с тремя другим героями, евреем, выходцем из Йорка и ирландцем, за руку богатой наследницы по имени Сити[731]. В итоге после того, как опекун девушки заявляет, что та потеряла все свое состояние, победу одерживает ирландец, тогда как остальные трое мгновенно теряют к ней интерес. Максарказм являлся на протяжении многих десятилетий второстепенным героем английских комедий, не привлекая особого внимания публики.

Более значимым персонажем был сэр Петринакс Максикофант, центральный характер пьесы «Истинный шотландец», впервые поставленной в Дублине в 1764 г., а на лондонской сцене шедшей под более дипломатическим названием «Человек мира» и тем не менее запрещенной властями в 1781 г. Шотландец Максикофант не был любвеобильным буффоном и зловещим циничным карьеристом, чьи политические взгляды представляли собой смесь всего того неприятного, что ассоциировалось с шотландским характером. Он происходил из шотландских незнатных слоев, затем стал клерком в Лондоне, поставив себе задачу заключить выгодный брак. В итоге первой его женой стала старая сумасшедшая методистка, на которой он женился под покровом ночи и которую похоронил через месяц, а второй – молодая состоятельная наследница, благодаря которой он получил место в суде и сделал карьеру члена британского парламента. Взгляды Максикофанта были выражены через его убеждение в том, что всего можно добиться, поклоняясь великим людям, которые доминируют в Вестминстере или Уайтхолле. В итоге те, кто когда-то оказал ему поддержку, попадают от него в зависимость. Однако оппозицию своей деспотии он нашел в собственной семье в лице жены и одного из сыновей, и в итоге шотландская гипократия и цинизм были повержены.

Большая часть того, что породила английская сцена и что было связано с насмешками над шотландским провинциальным диалектом, традиционными манерами, не отличавшимися изысканностью, а также варварством тех, кто приехал покорять Лондон, может быть рассмотрено лишь как издевки, вызывающие раздражение самих шотландцев. Однако «Человек мира» – это история более серьезная, связанная с тем, как и какими методами шотландцы «завоевывают» Англию, которая сама погрязла в коррупции и злоупотреблениях. И именно этот мотив привел к запрету постановки пьесы.

Шотландцы на юге вели постоянную борьбу с печатными изданиями, потому что, за исключением, пожалуй, Франции, ни одна страна не использовала карикатуры так, как это делала Британия, для того, чтобы показать свое презрительное и насмешливое отношение к чему-либо. Часто персонажи пьес становились героями карикатур, на которых изображались голодранцами плебейского вида, приехавшими покорять Лондон. Политические конфликты XVIII в., включая якобитское движение, являлись популярными сюжетами, с помощью которых демонстрировалась шотландская «дикость». Несмотря на то, что пик этой скоттофобии приходится на 1760-е гг., что было связано с назначением лорда Бьюта на пост премьер-министра, который, по мнению англичан, был использован для того, чтобы распространять пагубное шотландское влияние, она была характерна для всего XVIII и начала XIX вв. В этот период чрезвычайно редко можно найти примеры комплементарного упоминания о шотландцах. Такие вещи, как, например, шотландское сопротивление законопроекту 1799 г. об облегчении положения католиков, быстро забывались, зато истерия, связанная с премьерством Бьюта, долго оставалась в памяти. И даже участие шотландцев в войнах с наполеоновской Францией не способно было до конца излечить эти страхи, которые постоянно вспыхивали, стоило лишь в каком-нибудь незначительном политическом и бытовом прецеденте упомянуть имя шотландца.

Однако, как правило, политические антагонизмы со временем сглаживались, образы же представляли собой гораздо более жизнестойкие феномены. Когда Уильям Ли во время американской Войны за независимость в разговоре с доктором Джонсоном заметил, что старая Англия теперь потеряна, тот ответил, что «не так горестно, что утрачена старая Англия, как то, что она обретена шотландцами»[732]. В этот период бытовало широко распространенное мнение о том, что шотландцы паразитируют на