Читать книгу - "Театральные очерки. Том 2 Театральные премьеры и дискуссии - Борис Владимирович Алперс"

Таким искаженным увидела московская публика Гамлета в исполнении Михаила Чехова на сцене МХАТ Второго в 1924 году. Это был странный, чужой Гамлет, ничем не похожий на своих предшественников, Гамлет обреченный, от которого повеяло в зрительный зал замогильным холодом. С выражением муки и смертного ужаса в глазах он двигался неверным, колеблющимся шагом навстречу своей гибели. Этот Гамлет умирал бесславно. Он не знал посмертного торжества, которое ему приготовил драматург в финале трагедии.

У Шекспира трагическая борьба Гамлета не была напрасной. В конце драмы мрак, окутывающий действующих лиц, рассеивается, долгая ночь сменяется утром мира. Приход Фортинбраса и речь Горацио над телом погибшего героя утверждают победу светлого нравственного начала. Для Гамлета начинается новая жизнь в памяти человечества. И серебряные трубы Фортинбраса прославляли его подвиг в веках.

М. Чехов снял весь этот финал, характерный для очищающего искусства Шекспира и по своей тональности напоминающий музыкальные финалы трагических произведений Чайковского.

В трактовке Михаила Чехова вместе со смертью Гамлета в мире угасал последний источник света. Человечество окончательно погружалось во тьму. Это был Гамлет, целиком принадлежавший старому миру и уходивший вместе с ним в небытие.

Своего рода антиподом этого печального, обреченного Гамлета была та шутовская, размалеванная маска, которую через несколько лет надел на шекспировского героя Вахтанговский театр в постановке Н. Акимова. В этом спектакле на зрителя смотрело не мужественное строгое лицо Гамлета, но ухмыляющаяся физиономия всемирного пошляка и мещанина.

Эти два спектакля оборвали традицию русского Гамлета на московской сцене почти на целые четверть века. Она восстанавливается только сейчас, притом восстанавливается в своем полноценном виде. В талантливой постановке Н. Охлопкова состоялось возвращение русского Гамлета после многолетнего его отсутствия на московской сцене…

Погасли люстры и плафоны в зрительном зале. В оркестре раздались первые звуки симфонической поэмы Чайковского «Гамлет». Медленно, с глухим шумом распахнулись огромные, словно литые из бронзы ворота, отделяющие сцену от зрительного зала. И за этими «воротами времени» открылся перед зрителем мир Шекспира, мрачный трагический мир давно ушедшей эпохи, тот мир, в который не переставали всматриваться с напряженным вниманием многие человеческие поколения, как будто ожидая найти в нем разгадку своих собственных тревог и сомнений.

Действие шекспировской трагедии началось. И через несколько явлений из глубины сцены вышел к публике Гамлет.

Первое впечатление от него было скорее неблагоприятное для исполнителя этой роли Е. Самойлова. В его Гамлете бросалась в глаза какая-то чрезмерная простоватость, идущая, казалось, от бедности замысла и неяркости художественных средств. Декоративно-постановочная «рамка» спектакля представлялась более значительной и даже более содержательной, чем образ самого героя, именем которого названа шекспировская трагедия. Можно было думать по этому первому впечатлению, что самойловский Гамлет в лучшем случае окажется корректной иллюстративной фигурой в сложной режиссерской композиции спектакля.

Но чем дальше шло действие трагедии, тем больше интереса и симпатий привлекал к себе простоватый Гамлет Самойлова. В его скупых движениях, в искренних интонациях слышалась невыдуманная человеческая драма. И когда в последний раз закрылись тяжелые ворота Эльсинорского замка и зрители разошлись по домам, самойловский Гамлет вырос в сознании как целостный художественный образ. Он начал жить в нашей памяти как образ реально существовавшего человека, жизненная судьба которого только что прошла перед нами в рамках четырехчасового театрального представления.

Так в современный театр пришел новый Гамлет. И, как бы велики ни были его предшественники, он занял свое самостоятельное место в сложной и богатой биографии шекспировского героя на русской почве.

Следуя традициям русских Гамлетов, Самойлов делает шекспировского героя «плебеем», каким видел Белинский Мочалова даже в ролях его трагического репертуара. С самойловского Гамлета сняты все регалии, знаки его высокого происхождения. Он появляется перед публикой почти без грима, с непокрытой головой, в белой рубашке с отложным воротом, в черном плаще из простой материи. Это — не наследный принц, а только Гамлет, бедный студент Виттенбергского университета, не имеющий прямого касательства к королевскому престолу.

Глядя на его скромный костюм, несветские манеры, на его простое, открытое лицо, можно подумать, что какой-то случай занес его вместе с другом Горацио во время их странствий по миру в мрачные залы Эльсинорского дворца, где он узнал тайну кровавого злодеяния. Совершилось страшное преступление, которому нет названия, и мир не содрогнулся, и злодеи продолжают расхаживать среди людей, в золоте и бархате, пользуясь почетом и властью. Кто бы ни был жертвой этого преступления — отец, близкий друг или случайный прохожий, попросивший ночлега в непогоду, — оно не может остаться безнаказанным. С ним нельзя примириться, пока в тебе бьется живое человеческое сердце и живет вера в высокое призвание человека. Иначе утаенное злодеяние заразит весь мир, трупным запахом отравит воздух, которым дышит человечество.

Из многообразного текста роли актер и делает ведущими слова Гамлета о веке, который расшатался в своих основах, о распавшейся связи времен и о своем долге восстановить нарушенную связь.

«Век расшатался — и скверней всего, Что я рожден восстановить его!» — говорит Гамлет после встречи с духом своего отца. Самойлов произносит эти слова, стоя на высокой скале, как будто обращаясь ко всему миру. В его устах они звучат как клятва героя, принявшего на себя тяжелую миссию спасти человечество от моральной гибели. С этими словами он входит в грозные события трагедии.

Различные исполнители Гамлета и шекспироведы часто задавались вопросом, кем был датский принц по своему образованию, по своей профессии, как бы сказали сейчас, в какой сфере вращались его духовные интересы до начала трагедии. Одни, как П. Орленев, хотели видеть в нем богослова, очевидно, одного из тех последователей Лютера, которых было так много именно в Виттенберге XVI века. Другие считали его поэтом или начинающим публицистом в духе Эразма Роттердамского. Наконец, большинство склонялось к тому, чтобы видеть в нем профессионального философа, для которого размышления о жизни и о своем месте в ней являются привычным делом.

Если определить профессию самойловского Гамлета, то он больше всего похож на студента-медика, на странствующего врача-гуманиста эпохи Возрождения, который под своим плащом вместе со шпагой носит ящик с набором лекарств и хирургических инструментов. Гамлет Самойлова начинает свою героическую борьбу со злом мира не для того, чтобы карать и мстить, как это делал мочаловский Гамлет, но для того, чтобы врачевать человечество от его болезней, в одних случаях действуя целебными мазями и травами, в других — применяя хирургическое вмешательство.

Самойловский Гамлет стоит над миром, словно над постелью больного, вглядываясь в него, чтобы поставить точный диагноз. Он внимательно изучает признаки неведомой ему заразы, ужасаясь ее размерам и в то же время не теряя надежды на то,