Читать книгу - "Полное и окончательное безобразие. Мемуары. Эссе - Алексей Глебович Смирнов (фон Раух)"

обезьяна и подражательница Запада — в общем с 18 века такая же культурная провинция Франции, как Гаити или юг Америки, тоже пошла по похотливому пути воспевания задков и сексуальных насилий. Только вначале это у нас получалось несколько кустарно, но с середины 18 века разврат, царивший в барских усадьбах, не уступал французскому. Петербург всегда был фривольным развратным городом, где полуголодное население служило барской и чиновной похоти. Поэтому все эти постельно-пружинные стоны о Петровом творении от Пушкина до Ахматовой и ее эпигонов производят странное впечатление. «Страна рабов, страна господ» имела очень мерзостную по нравам столицу. Вся наша гоголевско-достоевская великая литература в основном об украденных прислугой деньгах и о похоти господ над горничными и лакеями — кто, где, кого и когда зажал и засунул.

Европейская Россия родилась на трупе Древней Руси. Так еще делали и татары — возьмут пленников, свяжут покрепче, положат на них доски и насыщаются, давя их. Так же сделали и большевики со старой Россией, так же сделали и «демократы» с СССР. Это старинный татарский способ — жрать на раздавливаемых трупах побежденных. Другого способа реформ в послепетровской России не было и нет. Наши быдлянские массы по-другому и не умеют. Им только это понятно. А все другое глубоко чуждо. И вся суть их «революционной борьбы» состоит только в одном — захватить власть имущих, связать их, положить на них доски и давить своим живым весом, пока из прежних господ не потечет сукровица.

Но была и еще есть и другая Россия — Россия лесов, полей, старообрядцев, уединенных погостов, где все мерзости Лефортов, Биронов, Аракчеевых, Клейнмихелей, Бенкендорфов, Лениных, Троцких были глубоко чужды. Она жила в согласии с природой, презирая свою столицу, разъеденную изнутри «французской болезнью» насилия и революции. Индия, Непал, Тибет, Монголия, Россия — заповедные страны Азии и Евразии. Они жили и живут по другим законам. Поверхностное западничество Петра I, Николая I, всех трех Александров, якобинство большевиков и теперешний идиотический мондиализм Гайдаров и Чубайсов — это все финики с одной елки, на которой развешаны головы Дантонов, Робеспьеров и Сен-Жюстов, а на верхушке торчит небезызвестная треуголка.

Возьмем нашу русскую (от слова «российская» у меня давно делаются корчи) досемнадцатую эпоху и взглянем на нее с точки зрения предчувствия насилия. Законы пластики таковы: когда поэт воспевает вожделенно раскрытый цветок женского органа — он призывает к насилию. От блоковского «и был я много раз у женщин в розовом плену…» до «Двенадцати» — дорога очень коротка. Толстоморденькая Катя — это трансформированная Незнакомка. А сомовская «Маркиза», а версальский бред Бенуа, а судейкинские гривуазности, а околопостельная лирика Куз-мина, Ахматовой, Сологуба и тучи их подражателей? А мерзкий «маг» и лабазный «ассириец» Брюсов, а похабные журнальчики мирискусников, а порочные накрашенные проститутки в одеждах монахинь Нестерова? Вся эта бордельная бижутерия очень мерзко попахивает, так же, как и толстые тетки, дрочащиеся пуховками на ночных горшках, чахоточного Обри Бердслея, эталона всех его русских подражателей.

И даже духовно честный перед самим собою Оскар Уайльд — духовный пророк той эпохи — глубоко трупно-червивое явление. Через его белую кожицу перезревшего плода просвечивают гнусные копошащиеся членистоногие. Всякая откровенная проповедь аморализма, порнография, воспевание женских гениталий — это прямая дорога к плахе. Люди, вставшие на этот путь, идут к палачу сами и добровольно кладут голову на колоду.

Здоровое аполлоническое начало чуждо всему этому. Маг, жрец, демиург всегда чужд Изиде, Кибеле, Кали. Перед концом великих империй и цивилизаций их древние столицы заполняют проститутки, экзотические танцовщицы, возникают варварские восточные культы. Так было в Риме, Константинополе, Берлине, Вене, Петербурге.

Столь популярный и повсеместный фрейдизм — по своей сути упрощенное варварское учение, низводящее сложнейшие вопросы до понимания среднего обывателя. Мне недавно притащили почти всего Фрейда, благо его наконец издали. Я долго читал и страшно ругался. Секс, половое влечение и все, что связано с этими околожелудочными процессами, глубоко чуждо здоровому духу воина-творца. И строить на этой зыбкой почве мировоззренческие теории нельзя. Когда-то в советскую эпоху мы все читали отдельные старые потрепанные томики Фрейда и умилялись его двусмысленной запретности, а теперь, когда он стал обязательным классиком нового режима, так же, как совсем еще недавно Маркс и Энгельс, которые тоже не так плохи и вполне читабельны, если бы их именем нас всех ежечасно не насиловали, все связанное с Фрейдом видится совсем в ином свете. Фрейд — прекрасный венский писатель, почти пророк, но он вовсе не обязателен, вовсе…

Как предтеча больших насилий 20 века Фрейд более чем интересен. А выводы Фрейда, тем не менее, крайне упрощены. Это для читающих советских чиновниц, которых не могут в должной степени удовлетворить их сожители, и они постоянно во сне и наяву вожделеют к своим канцелярским столам и пыльным шкафам с исходящими. Фрейд — порождение прекрасной довоенной Вены, самой упоительной столицы тогдашней Европы. Когда Фрейд писал свои книги, по улицам Вены ходил молодой Гитлер и думал свою тугую думу. Фрейд псевдодемократичен, он решил взглянуть на старую Европу без штанов, и с тех пор она стала принципиально голой. Любую женщину гораздо труднее заставить одеться, чем раздеться. Поэтому фрейдизм стал отмычкой массового искусства. Умиравшие в окопах Галиции австрийские и русские офицеры читали и Фрейда, и Пшебы-шевского, и Блока, и Бодлера, и Уайльда, и Шницлера, и несчастного Отто Вайнингера, не понимая, что все эти творцы вели в загон под нож.

Морально здоровые люди, видя кровавые европейские клоаки, бросали ружье и уходили в леса, а раньше уезжали на Таити, в Океанию, в Тибет, в Индию, подальше от ватерклозетов, графов Витте, князей Бисмарков, Ротшильдов, Дизраэлей, Распутиных, бледных Ники и усатых Вилли, манекенов дурного дешевого балагана, где зрители — их жертвы с пробитыми черепами. Недавно я жил в квартире одного расстрелянного большевиками польского графа в Кривоарбатском переулке у его внука. Квартира запущенная, но сохранила метлахскую плитку кухни, старый кафель в ванной, мраморные подоконники, медные ручки, старый паркет и кое-какую мебель. Из этой квартиры много мужчин ушло на смерть, а внук владельца, недалекий малый, мой приятель, занят только толстыми задами постсоветских дур и собирает дореволюционную порнографию. Каким коктейлем тлена и похоти веет от всего этого антуража.

Я так и не смог посетить наших бывших разоренных имений, барских квартир, вроде той, где я жил, от всего этого идет амбре самоубийства. Метерлинк в каждой семье. Эротические видения давно расстрелянных и замученных людей — особая заповедная страна, куда вход подчас оплачивается ценою жизни входящего. Толстые бабы