Читать книгу - "Валерий Брюсов. Будь мрамором - Василий Элинархович Молодяков"

не замедлил появиться. Публика встретила его хлопками, криками „браво“. Брюсов быстро поклонился и, протиснувшись сквозь ряд столиков, взошел на эстраду и встал за приготовленный для него столик. Не помню уже, что он выбрал для своего чтения. Я не ожидал, что у Брюсова такой глухой, едва слышный голос, плохие манеры и почти стариковское уже лицо, поседевшая борода. Вид у него, во всяком случае, не поэта, отразившего произведениями эпоху, и в толпе я не отличил бы его из ряда других. Читал он не особенно хорошо, но и не плохо. За выход взял 100 рублей. Он прочитал несколько своих вещей по книжке, лежавшей перед ним на столике. После своего чтения он скоро ушел».

Двадцать седьмого марта Мачтет занес в дневник очередную новость: «Э. Бескин в своем журнале „Театральная газета“ в последнем номере здорово отчитал Валерия Брюсова за его выступление в Табакерке в „Живых альманахах“. Пусть лучше, пишет он, Брюсов выйдет со своими стихами на площадь или идет с ними в народ, пусть читает в каком угодно собрании, даже бесплатно, или просто для рекламы, но в Табакерке на угоду богатой буржуазии, за стаканом кофе или изысканной закуской восседающей за столиком там, читать он не имеет право, свой талант разменивать на мелочи в угоду буржуазии из богатых поляков и немцев он не должен. В ответ же Бескину самым спокойным образом не позже как вчера вечером он опять выступил в Табакерке и даже прочел посвященное ей стихотворение. […] Стихи вышли довольно звучные, публика много и долго аплодировала ему, как и в прошлый раз, Брюсов имел успех и, наверное, вполне довольный и собой и гонораром, полученным за выступление свое, покинул наше собрание»{36}.

Из затей «Табакерки» наибольшую известность получил «Вечер эротики» 2 апреля 1918 года. «Читали мы все сравнительно невинные вещи, — вспоминал Шершеневич[88]. — На эстраду вышел Брюсов и начал читать переводы латинских поэтов. Атмосфера быстро накалялась. Сначала уткнулись носом в стаканы дамы, потом мужчины начали усиленно закуривать. Не смутился один Брюсов.

Издатель альманахов, он же владелец кафе (К. А. Коротков. — В. М.), подозвал меня и грозно спросил:

— Он только читать будет или и наглядно показывать?

Я успокоил встревожившегося коммерсанта, что Брюсов обойдется только читкой.

Коммерсант требовал, чтоб я прекратил „похабщину“.

Я указал, что Брюсов достаточно аккредитованный поэт.

— Что мне до его кредитов, если мне комиссар кафе закроет!

Брюсов кончил читать и совершенно наивно поглядел на зал, удивляясь, что не аплодируют»{37}.

Четырнадцатого апреля в «Табакерке» произошел публичный скандал между Маяковским и Шершеневичем, который заявил, что слагает с себя обязанности редактора «Живых альманахов». Участвовавшие в них поэты во главе с Брюсовым поддержали Шершеневича и известили о намерении покинуть кафе, куда «проникал нежелательный элемент с улицы, приходил для очередных скандальных „выступлений“ Маяковский и комп.», а «дирекцией не было принято должных мер к устранению этих препятствий»{38}. Прощальное выступление Брюсова в «Табакерке» состоялось 11 июня. В поисках заработка он также выступал в кафе «Десятая муза» и «Домино» (с ноября 1918 года — эстрада Профессионального союза поэтов, созданного в том же месяце) с импровизациями на заданные публикой темы.

«Дело доходит до Брюсова, — вспоминал поэт Сергей Спасский. — Он на сцене. Разворачивает записку. Тема — что-то вроде „любви и смерти“ — слишком отвлеченна и обща. Брюсов подходит к рампе. Произносит первую фразу. Медленно, строка за строкой, не запинаясь, не поправляясь на ходу, он работает. Тема ветвится и развивается. Строфа примыкает к строфе. Исторические образы, сравнения, обобщения, куски лирических размышлений. Вдобавок он импровизирует октавами, усложнив себе рифмовку и умышленно ограничив возможности композиции. Нельзя сказать, чтобы это ему давалось легко. […] Запавшие глаза сухи и сосредоточены. Зал примолк, люди боятся двинуться, чтобы не нарушить напряженную собранность поэта. Брюсов продолжает. Удивление переходит в восхищение. И вот облегченный жест рукой: — Я дал вам девять правильных октав, — бросает он гортанным, картавым голосом все закругляющие последние строки. Смолк. Резко дернулась голова. Мгновенная улыбка и обычная серьезность в ответ на бешеные аплодисменты»{39}. Валерий Яковлевич не обольщался относительно творений подобного рода. Одна из импровизаций, написанных октавами, начиналась:

Вот я опять поставлен на эстраде

Как автомат для выделки стихов.

Брюсов был готов импровизировать даже научные доклады: «Я представлю список дисциплин и на любую заданную тему сделаю доклад. […] После получасовой подготовки берусь сорок пять минут говорить на эту тему, популярно изложить основные ее проблемы и указать не меньше пяти книг, посвященных ее истории, развитию и современному состоянию»{40}. Сообщая 6 октября 1919 года брату Юрию московские новости, фольклорист Борис Соколов упомянул лекции Брюсова, посвященные книге в древнем мире: «Читал превосходно: доступно, просто, ясно, на широком историко-культурном фоне и с большим запасом знаний»{41}.

В начале апреля 1918 года по инициативе Брюсова и Иванова при Литературной секции Московского союза учащихся искусству была создана Студия стиховедения. Занятия начались 15 апреля лекцией Брюсова «Ремесло поэта», открывавшей курс «Введение в теорию стиха» и перепечатанной в качестве вступительной статьи к «Опытам». «Вдохновение может прийти и не прийти, а уметь писать вы обязаны, — говорил он студийцам, приступающим к освоению стихотворной техники. — Вот чернильница. Я не спрашиваю с вас вдохновения, а написать грамотное стихотворение о чернильнице вы можете! […] Вы не стихи пишете сейчас — вы решаете задачу на стихосложение. Техника нужна для того, чтобы владеть всеми своими силами, когда придут к вам настоящие стихи»{42}.

«Опыты» смотрелись как хрестоматия, дополняющая лекции, хотя там было немало стихотворений из прежних или готовых к печати сборников. Брюсов разъяснял в предисловии: «Здесь нет ни одного стихотворения, которое не было бы в то же время подлинным выражением моих внутренних переживаний. […] В идеале я стремился к тому, чтобы включить в эту книгу лишь те стихи, которые являются подлинной поэзией. Я мог ошибиться в своем выборе, мог слишком снисходительно отнестись к своему произведению, но ни в коем случае не считал, что одно техническое исхищрение превращает стихи в создание искусства. Знаю, что среди помещенных далее стихотворений есть более слабые и менее удачные, но в каждом из них непременно есть „частица моей души“, и мне самому каждое из них, помимо особенностей их техники, напоминает те или другие чувства, глубоко пережитые мною, то или другое раздумье, живо и остро волновавшее меня когда-то».

Именно эти слова вызвали негативную реакцию критики. «Чем больше вникаешь в эту книгу, тем более