Читать книгу - "За рекой Смородиной. Стихи - Анна Петровна Долгарева"

и глядел на запад, за светилом.

Бабушка крестила вертолёты,

Троеперстьем в воздухе крестила.

И они, летевшие за ленту,

голубую реку, реку Лету,

растворяясь на исходе лета

над берёзами и бересклетом,

словно становились чуть бесстрашней,

словно бы чуть-чуть неуязвимей.

И парили коршуны над пашней,

и полёт всё длился стрекозиный.

Смерть ходила рядом, недалёко,

Обжигала порохом и жаром.

А она – за ленту вертолёты

провожала, снова провожала.

«Генерал Василий Филиппович Маргелов…»

Генерал Василий Филиппович Маргелов,

Командующий ВДВ,

Уверен в успехе проекта,

Называемого «боевая машина десанта».

Это многотонный железный гроб

С живыми розовыми человеками,

Который предполагается

                       выбрасывать с самолёта.

Бред.

Даже подумать страшно.

Генерал Василий Филиппович Маргелов,

Командующий ВДВ,

Выбирает для испытаний

                           младшего сына Сашу.

И пока самолёт с Александром Маргеловым

                                набирает высоту,

Василий Филиппович курит

Беломорину за беломориной,

Смотрит в небо.

Позже журналисты напишут,

Что он приберёг для себя пистолет

                                  с одним патроном.

Это неправда.

Чем выше, тем холоднее.

Боевая машина десанта,

Содержащая Маргелова Александра,

Промерзает до кишок.

Скоро заброска.

Когда холодно, не растают твои крылья.

Не растают твои крылья,

Скреплённые воском.

Тысячелетия

Мы жили со знанием, что Икар упал,

Поднявшись выше человеческого закона.

Беломорину за беломориной курит Дедал

Посреди Тульского полигона.

Как нам жить в мире, где Икар выжил?

Как нам жить в мире, где Икар долетел?

Нет ещё этого мира: никто его не рисовал.

«Проходили эпохи, генсеки, цари…»

Проходили эпохи, генсеки, цари,

разгоняйся же, ветер, и пламя – гори,

саранча проходила, и плыли века,

и текли времена, как большая река.

Оставались земля и деревья на ней,

деревянные домики между дождей,

оставалось сплетенье размытых дорог,

оставались сады, что никто не берёг,

одичалые яблоневые сады,

оставались старухи да их деды,

потемневший портрет да икона в углу,

чёрный хлеб да похлёбка из лука к столу.

Перемешаны; чудь, татарва и мордва,

разгорайся, огонь, разрастайся, трава;

все цари да чиновники тенью пройдут,

ну а мы-то навеки останемся тут,

от курильских морей до донбасских степей

в эту землю врастём и останемся в ней.

И когда ты по чёрной дороге придёшь

через мокрое поле и меленький дождь —

будет тёплая печь, будет хлеб на столе,

и не спросят, какой нынче век на земле.

«Вот эта средняя – как говорится – полоса…»

Вот эта средняя – как говорится – полоса:

тверские реки, курские леса, —

как нежен вечером оттенок света.

Как будто слышен в нём чудесный звон,

и тонок он, и мягок, нежен он,

как пух цыплёнка, как вступленье лета.

Как будто маленькая я бегу домой,

и пухом тополиным надо мной

наполнен воздух, заплывая в окон щели.

Такие здесь, такие вечера,

что можно дотянуться до вчера

и попросить у каждого прощенья.

Гляди, как тени длинные идут,

друг дружку за руку они берут, и тут

становятся объёмны ненадолго.

Так в сердце дивно, трепетно и колко.

И мы идём по светлой стороне,

и бабушка зовёт меня в окне,

и свет такой хороший, солнца столько.

«Это жёлтым тревожным закатом…»

Это жёлтым тревожным закатом

Наполняется отсвет и звук.

Я жила между «здесь» и «когда-то»,

А теперь я нигде не живу.

Только в Ладоги белых ладонях,

Что округлые камни таят,

Только в чёрных обломках придонных

Невесёлая доля моя.

Человек, что спускается в сумрак,

Оставляет фамилию, тень,

Паспорт, обувь, дорожную сумку

И становится пыль и метель.

Это страшное чувство свободы

Под сиянием первой звезды,

Леденящие тёмные воды,

Бесконечные русские льды.

И теперь я безмолвна, подлёдна,

Словно рыба, что дремлет у дна,

Обеззвучена и первородна,

Недвижима, гладка и черна.

«Молчи, молчи на русском языке…»

Молчи, молчи на русском языке,

Ходи под этим небом леденелым,

Как прежде – тут – поморы и карелы.

И, собирая камушки в руке,

Осознавай тепло и тяжесть тела.

О вечная мелодия молитв,

О хрупкость и конечность человечья

В напевности поморского наречья.

И будет дождь из века в веки лить,

И будет кот, и будет жар над печью.

Мы русский дух, мы чёрная земля,

Мы море Белое, и Чёрное, и дале

За горизонт; мы всякое видали.

И всё ж не выпускай во сне руля

Смолёной лодки, ждущей на причале.

«И бас молитвы православной…»

И бас молитвы православной,

И северный неяркий свет,

И рыжий кот, идущий плавно,

И мха податливый вельвет.

Как узнаваемо и странно —

Скрипит рассохшийся барак,

И рядом с этим несказанным

И ты дурак, и я дурак.

Рыбак в тельняшке и фуфайке

С балкона щурится, смолит.

И брешет рыжий пустолайка —

И тих и светел этот вид.

С утра качало: ветер встречный,

К полудню посветлело – стих.

Как будто это праздник вечный

Для тех, кто