Читать книгу - "Похоже, придется идти пешком. Дальнейшие мемуары - Георгий Юрьевич Дарахвелидзе"

же люди называли фильм «Елена» шедевром), это нельзя исправить, только спасти от самой себя, но видеть подобные вещи от мужчины было его позором. Не видеть христианское начало за этим фильмом, утверждающим отсутствие Бога в сюжетном пласте, но не в мизансцене; не понимать, что режиссер мог бы быть Ларсом фон Триром, but wouldn't, могли люди, которые вывели теорию о том, что режиссер не обязан стараться для зрителя, а разваливать технику из презрения к своим персонажам, зрителям и самому себе, решили, что у человека есть право проецировать нелюбовь к себе и ближнему на искусство. Можно было предположить, что эта антиэстетика не умрет так легко даже после онтологического слома, а будет только усугубляться в порядке протеста: никто не захочет оказаться в ничтожествах, когда добро и красота вернутся к прежнему смыслу, и будет доказывать правоту своей деградации и дальше как положительное, только чтобы не признавать, что послужили идеям зла. Это так же понятно, как и то, что в этих целях люди будут отталкиваться от упадка американского кино.

Это одна из черт русского характера, наложившаяся на аберрации советской интеллигенции: неспособность признать, что в мировом масштабе советское кино не только не представляет собой значительной величины, но почти не играет роли; а советская школа киноактера — одна из худших в мире среди стран, когда-либо получавших признание, она так слаба, что почти можно сказать, что не существует. Россия, конечно, этого не сделает до тех пор, пока жива советская ментальность — она будет показывать людям по телевизору народных артистов, никому не нужных в мире. Но в «Доме» Сергей Гармаш выдал исполнение международного уровня — и по качеству ремесла, и где-то даже опередив западных актеров по способности передать переживание с помощью техники. До того, как этот фильм появился — первый, где все без исключения актеры не фальшивили (а одного этого уже хватило, чтобы называть его «первый российский фильм») можно было вешать лапшу про актерскую игру как национальное достояние.

К режиссеру есть определенные вопросы даже морально-этического плана — к примеру, почему все-таки эти люди погибают (ответ «это жизнь» не принимается — искусство это не жизнь, и сам Погодин достаточно это понимает, чтобы не оправдывать этот ход столь наивными ответами), а где тогда эта вертикаль? Он касался тех вопросов начала 2010-х: является ли кино идеальным пространством, показывает ли кино настоящих людей или обобщенные внутренние сущности, и если второе, если кино НЕ показывает «действительность», то в чем тогда его основной посыл, если не в уходе от нее.

На кинофестивале в Выборге под названием «Окно в Европу», где состоялась премьера картины Погодина в августе, ему вручили приз с формулировкой: «За владение профессиональными ремеслами», которую можно было понимать двояко — в зависимости от желания видеть в этом поддевку или нет, но точности членам жюри было не занимать.

СОЛОМЕННЫЕ ПСЫ — 10 НОЯБРЯ

Перелицовка драмы из элементов недраматического действия. Она — актриса с телевидения, он пишет фильм о Сталинградской битве. Женщина стала сильнее мужчины со времен войны, а тот только пишет сценарии о том, чего не знает. Это римейк о превращении, в широком смысле, на отрезке истории, более дочерней культуры в более материнскую. Здесь они приезжают не в английскую глушь, а в американскую, южане живут своим укладом, и в фильме не раз упоминается образ ее отца с намеком на его авторитарный характер. Это современность, в ней отсылки к современным ужастикам, в частности, «Пиле», провинциальная культура, где все построено на этих отношениях, половых. Если жизнь так устроена, жить невозможно, для 2011 года это было самое оно. У двоих в этом фильме такие милые отношения, какие родились только у поколения 90-х, и они даже любовные игры как будто позаимствовали из романтических комедий. Сцена, где он ее ласкает шахматными фигурами, содержит отличный поворот сцены из оригинального фильма — когда она говорит про пешку «А это — ты», женщина часто бьет по мужественности, сама того не осознавая.

Самое интересное — как пересмотрен в нем образ женщины из Пекинпа, тут надо вспомнить тему этого режиссера, Рода Лури — величие эмансипации, приобретение женщиной мужских качеств. Здесь ключевым является их диалог про бюстгальтер — краеугольный образ феминизма, он ее хочет заковать в стереотип, думая, что без этого она привлекает их взгляды, а для нее это другое, она убеждает его и себя, что одевается для него. Этот диалог придает совершенно иной смысл тому моменту, который и в том фильме следовал сразу после этого: когда она подходит к окну и показывает им грудь. У Пекинпа имелось в виду, что женщина делает это потомучтоонашлюха; здесь женщине самой не нравится то, к чему это все пришло, и она, скорее, и дает им отпор — делая это с вызовом, что, однако, не отменяет в ней понимания того, кто она такая. Тут есть эта любопытная идея, что женщина так поумнела в отношении себя и своего взросления за время развития теории феминизма, что сама начала соображать, что фаллоцентристский мир заставляет ее конформировать в его требования, и сама начала искать из него выход; одним словом, тосковать по романтизму, наличию вертикали, абсолютной морали и всего того, что было объявлено невозможным ИЗ-ЗА нее. Тут любопытный поворот идеи добра и зла: ребята в фильме не показаны отморозками, и главный — это не патлатый мужлан, а симпатичный и не лишенный внутреннего морального центра молодой человек. Более того, в сцене, где главный герой уходит из церкви во время проповеди, на которую собралась вся община, тот парень выходит на улицу за ним, чтобы его отчитать. Гипер-монтажная эстетика, в которой непонятно, как только персонажи успевают произносить реплики, тем не менее, построена не на клиповой нарезке, а на логике причинно-следственной связи кадров с элементами переднего плана — в чем проявляется его тоска по стилю, который был основой западного рационализма. Лури, написавший к фильму сценарий, увидел, что события такие совпадают в таком ключе, что не могут быть жизнью, а просто взывают к сгущенной драме — путем монтажного построения сюжета, изъятия всех промежуточных фаз действия (фильм постоянно строится на одном приеме сжатия действия — когда за один миг герои переносятся в следующее место).

Откуда это возвращение вертикали? Он перестроил мотивации так, что за 40 лет женщина стала носителем или, по крайней мере, искателем абсолютной морали, и как это соотносится с открытиями по поводу ее природы — и