Читать книгу - "Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский"

Однако тогда это не казалось таким простым. В любом случае мы были вынуждены принять меры, так как не могли позволить царю приехать в Царское Село, так близко от столицы. Если бы он не мог или не захотел бы сам организовать какое-либо сопротивление, нашлись бы другие, которые могли бы попытаться его использовать. Временный комитет Думы постановил не пропускать царский поезд в Царское, а задержать его в пути и вести с ним переговоры в пути. Все понимали, что его отречение было необходимым и неизбежным. Уже в начале зимы в высших кругах зародились планы государственного переворота. Некоторые из этих планов были известны в армии, и все они были связаны с отречением Николая II от престола.

Наш комиссар Бубликов внимательно следил за царским поездом. Кратчайший путь из Могилева в Царское Село лежит через Витебск и Дно, дорога занимает от четырнадцати до шестнадцати часов. Царь выехал из Могилева утром 28 февраля. Временный комитет Думы приказал остановить поезд на станции Дно. Время шло. Была полночь. Мы слышали, что поезд направлялся в Псков, в штаб Северного фронта. Это означало, что царь намеревался обратиться к армии. Не помню, сколько часов длилась эта игра в кошки-мышки, но вчерашние «мыши» показали немалую ловкость в ловле своего «кота». Увидев, что дорога в Дно заблокирована, царь приказал поезду следовать в Бологое, где открывались две дороги — одна на Москву, другая на Петроград. Мы приказали перерезать дорогу в Бологом. В первый раз царь и его свита поняли, что им уже нельзя ехать, куда им вздумается, и ощутили силу, находившуюся теперь в руках ненавистной Думы. Из Бологого императорский поезд возвращался в Дно, откуда следовал в Псков. Я не помню, прибыл ли царский поезд в Псков на рассвете 1 или 2 марта. Кажется, это было все же четырнадцатого числа, хотя я смутно припоминаю, что в этот день Родзянко пытался связаться по телефону с царским поездом. Но, может быть, это царь пытался выйти на связь с Родзянко из Пскова. Впрочем, это не имеет большого значения, ибо к утру 2 марта генерал Русский, командующий Северным фронтом, не только получил от Родзянко телеграмму, объявлявшую от имени Думы, что государь должен отречься от престола, но уже обсудил этот вопрос по телефону с генералом Алексеевым в Ставке. Армия не воспротивилась отречению царя. Несмотря на формальное предложение царю отречься от престола в пользу своего наследника и сделать регентом великого князя Михаила Александровича, брата царя, судьба династии уже была решена. Я не хочу сказать, что Родзянко и другие члены Временного комитета намеренно обманывали Николая II, когда просили его отречься от престола на этих условиях. С другой стороны, я думаю, что утром 1 марта они были искренне убеждены, что можно будет объединиться с Михаилом Александровичем для спасения России. Но они обманывали себя. Я, например, ни на минуту не поверил, что этот план может быть реализован, и поэтому пока не стал возражать. Логика событий оказалась сильнее всех планов и предложений.

Великий князь Михаил Александрович

Я хочу отметить здесь, что все меры, предпринятые для перехвата царского поезда и изоляции его от связи с фронтом с целью заставить его отречься от престола, были предприняты без какого-либо давления со стороны Совета, хотя к вечеру 28 февраля Совет уже чувствовал, что достаточно сил, чтобы начать функционировать как авторитетная организация на основе равенства с Временным комитетом Думы. Военная комиссия Совета уже конкурировала с Военной комиссией Думы, издавая различные самостоятельные приказы. В ответ на приказ полковника Энгельгардта гарнизону был издан знаменитый «Приказ № 1», написанный в ночь на 1 марта. Я подробно рассмотрю этот приказ позже, а пока отмечу только время его издания. Я также должен отметить, что этот приказ относился только к петроградскому гарнизону и имел не больше и не меньше авторитета, чем приказы полковника Энгельгардта. Я подчеркиваю эти факты, потому что «Приказ № 1» был использован как сильное орудие нападения на Временное правительство и на меня в частности. Не вступая в данный момент в обсуждение его содержания, я хотел бы сказать раз и навсегда, что ни Временное правительство (которое еще не было сформировано), ни я не имели к этому приказу никакого отношения. Интересно отметить, что я лично впервые прочитал текст этого приказа в Лондоне, в конце 1918 г. Этот приказ явился одним из следствий особого состояния раздробленности и безвластия в Петроградском гарнизоне, а ни в коем случае не их первопричина, в чем его обвиняют.

28 февраля, 1 и 2 марта нехватка офицеров очень осложняла положение. Солдатская масса, освобожденная от уз дисциплины и повседневности, становилась своенравной и неуправляемой. Кроме того, солдат будоражили бесчисленные слухи о предполагаемых контрреволюционных заговорах со стороны офицеров (большая часть которых скрылась) и со стороны высшего армейского командования. Агитаторы внесли свою лепту в натравливание рядовых на офицеров. Должен, однако, сказать, что все ответственные элементы, от Родзянко и Исполкома Думы до Чхеидзе и Исполкома Совета, изо всех сил старались положить конец беспорядкам в петроградском гарнизоне и спасти офицеров от линчевали. Чхеидзе, Скобелев и другие члены их Исполнительного комитета неоднократно выступали перед солдатами, чтобы опровергнуть ложные слухи о контрреволюционных наклонностях офицерства и убедить в необходимости единства и доверия. Мы с Чхеидзе обратились с сообщением в гарнизон, в котором указывалось, что некое воззвание против офицеров, изданное якобы руководителями социал-демократической и эсеровской партий, было заведомо подложным, сфабрикованных агентами-провокаторами. Офицеры петроградского гарнизона вскоре приняли резолюцию о своей верности Революции и Думе. Резолюция была подписана Милюковым, Карауловым и мной. Резолюция была широко распространена, и я завершил свою первую речь в качестве министра юстиции призывом к солдатам повиноваться своим офицерам и подчиняться дисциплине.

Словом, говорить, что кто-либо из членов правительства сеет рознь между офицерами и солдатами, есть либо прямая клевета, либо полное непонимание фактов. Полковник Энгельгардт, Гучков, Караулов, Родзянко, Чхеидзе и я, а также все, кому приходилось иметь дело с петроградским гарнизоном в первые дни революции, вынуждены были в силу особых обстоятельств в Петрограде говорить не об офицерах вообще, а только об офицерах, верных народу и революции. Не мы, а ситуация заставила провести эту грань. Вскоре все эти недоразумения исчезли, но оставили шрамы, которые не стереть.

С первых же дней революции агенты-провокаторы, немецкие агенты и освобожденные на волю заключенные стали разжигать направленные против нас страсти. Чтобы