Читать книгу - "Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский"

другой же стороны – благотворительность распространялась на тех же рабочих. У крупнейших предпринимателей Коншиных на их серпуховских предприятиях обычный заработок прядильщиков, ткачей и набойщиков колебался от 10 до 23 рублей в месяц, и забастовки 1897, 1899 и 1902 г. с битьем стекол и разгромом трактиров и лавок, подавленные с помощью воинских команд, – свидетельство крайней недостаточности таких заработков. С другой стороны, в известной степени под влиянием этих событий на фабрике действовали бесплатные ясли на 25 детей, двухклассное начальное училище на 500 учеников, ремесленная школа для детей фабричных, больница с тремя врачами, чайная, за счет фирмы было построено 24 корпуса бесплатных квартир казарменного типа и поселок из 300 домиков, для покупки которых рабочие получали ссуду от фирмы; после 9 января 1905 г. снимавшим частные квартиры рабочим стало выдаваться по 1 рублю «квартирных» в месяц, было введено премирование за работу без брака. Не проще ли было все расходы на благотворительность (в основном после неприятностей с рабочими) вложить в зарплату? Но, видимо, такова уж была психология купца: сначала прижимать, а потом отсыпать деньги, не считая.

Ветхозаветное выжимание копейки любым путем претило купечеству нового типа. «Московская «купеческая аристократия», к которой мы принадлежали, – вспоминал Ю. А. Бахрушин, – была очень щепетильна в отношении тех лиц, которые принимались или не принимались в ее узкий круг. Так, считалось недопустимым принимать на званых вечерах выскочек, то есть быстро разбогатевших на удачных спекуляциях купцов без купеческих родословных или купцов, получивших дворянство. Таких можно было принимать, но отдельно.

Помню, например, представителей одной известной московской купеческой семьи. По русским законам владельцы фирм, просуществовавших сто лет, автоматически получали дворянство. Обычно было принято отказываться от подобного перехода из сословия в сословие. Представители этой фирмы не соблюли традиционного правила и не отказались от дворянского звания. Немедленно все двери лучших купеческих домов, где они раньше бывали желанными гостями, наглухо и навсегда захлопнулись перед ними. Бывали у нас иногда не на званых обедах и представители другого купеческого рода, состоявшего даже с нами в родстве. Эта семья сказочно разбогатела в течение последних двадцати лет. В начале этого столетия она фактически владела уже двумя городами, но ее представители уже не принимались в узкий круг купеческой знати» (9, с. 55–56).

Необходимо подчеркнуть, что Бахрушин говорит лишь о «купеческой аристократии», «лучших домах», «узком круге купеческой знати». Некоторые наши увлеченные современники распространяют эту этику на все купечество: «У русских предпринимателей существовал негласный кодекс чести, осуждавший все виды развития паразитического, ростовщического и спекулятивного капитала. И отношение всех слоев «почтенных» предпринимателей к спекулянтам, перекупщикам, процентщикам, пытавшимся нажиться путем различных махинаций и обмана, было крайне отрицательным». Вот так. Купеческий сын пишет лишь об этике «купеческой аристократии», а отдаленный потомок фабрикантов Прохоровых уже переносит это на «все слои «почтенных» предпринимателей».

Немного погодя мы еще вернемся к вопросу об этой этике.

Современники иной раз отмечали, что описанными тремя типами купцов исчерпывались три их поколения: купеческие роды, в отличие от дворянских, не были устойчивы. Родоначальники, люди кондовые, старого закала, наживали капиталы ценой тяжелого труда и суровых самоограничений, довольствовались малым, откладывая копейку к копейке и экономя на самих себе. Сыновья ворочали отцовскими капиталами, смело, но с осмотрительностью пускаясь в предпринимательство, а иной раз и в рискованные операции, не боясь новшеств, прибыли получали огромные и жили широко. Внуки легкомысленно бросались в аферы, в делах разбирались плохо, да ими и не занимались, передоверяя управляющим, кутили без меры, швыряли деньги на ветер и быстро проживались. А правнуки уже оказывались людьми небольшого достатка, служащими коммерческих фирм, людьми свободных профессий, скромными чиновниками, а то и просто приживалами и шутами у новых поколений купечества. При этом, кажется, имела место тенденция к снижению устойчивости купеческих родов на протяжении XVIII–XIX вв.; во всяком случае, исследователь генеалогии московского купечества А. И. Аксенов отметил эту тенденцию применительно к купцам 1-й гильдии. Среди 153 первогильдейских фамилий конца XVIII в. 43 функционировали на протяжении одного поколения, 56 – двух, 46 – трех, всего 6 – были в четвертом поколении, и в двух случаях состояние в купечестве растянулось на 5 поколений (4, с. 127). По московским первогильдейцам середины столетия картина примерно та же: из 103 фамилий 47 оставалось в гильдии на протяжении одного, 39 – двух, 12 – трех, и только 5 – четырех поколений (4, с. 136). Недаром в заведенные (по аналогии с дворянскими) в 1807 г. купеческие Бархатные книги для первостатейных или знатнейших купеческих родов вносились фамилии, внук которых мог доказать, что его отец и дед «без явной укоризны» занимали место в высшей гильдии: три поколения уже считались критерием продолжительности рода.

В качестве доказательства кратковременности существования «купеческих династий» можно привести ряд громких московских фамилий начала ХХ в., которые у всех на слуху. Основатель династии Морозовых начал свою деятельность в начале XIX в., после московского пожара; Бахрушины хотя и происходят из зарайского купечества XVIII в., но основатель московской династии А. Ф. Бахрушин стал московским купцом с 1835 г.; Найденовы происходили от посессионных мастеровых и начали торгово-промышленную деятельность во время французского нашествия; Третьяковы, происходившие из старинного, но небогатого купечества из Малого Ярославца, объявились в Москве в конце XVIII в.; такова же история династии Щукиных из Боровска; Прохоровы начали промышленную деятельность в конце XVIII в.; Алексеевы появились в списках московского купечества в середине XVIII в.; Куманины стали московскими купцами в 1790 г.; Шелапутины открыли московскую торговлю в 1792 г. в свечном ряду; Солдатенковы стали купцами с 1797 г.; Якунчиковы стали известны своим предпринимательством не ранее середины XVIII в.; Хлудовы, из крестьян Рязанской губернии, известны с 1824 г.; первый Боткин пришел в Москву из Торопца в 1791 г.; род Мамонтовых вел начало с конца XVIII в.; Абрикосовы получили фамилию в 1814 г.; Гучковы занялись промышленностью в конце XVIII в.; Крестовниковы появились в Москве из Оренбурга в начале XIX в.; это же относится и к костромским Коноваловым; Вишняковы появились в Москве из Кашина в 1762 г.; нижегородцы Рукавишниковы стали известны в Москве в XIX в.; Рябушинские значились в московском купечестве с 1824 г. Можно и далее перечислять фамилии – Губониных, Кокоревых, Тарасовых – суть дела это не меняет: все эти роды нового происхождения, а прежние, допетровского или петровского времени, канули в Лету.

Разумеется, в отличие от дворянства, такая незначительная устойчивость купеческих родов связана была с экономическими факторами: потрясения на отечественном или заграничном рынке, неосторожная предпринимательская деятельность, изменения в конъюнктуре приводили в лучшем случае к сползанию в низшие гильдии, а то и к возврату в «первобытное состояние». Разорившийся дворянин все равно оставался дворянином, передавая свое дворянство детям, а разорившийся и не имеющий возможность заплатить гильдейские сборы купец переставал быть купцом. Но любопытно, что Аксенов отметил и чисто физиологический спад: в фамилиях, находившихся на стадии подъема или достигших первогильдейства, рождаемость была выше, нежели в родах, клонившихся к экономическому упадку,