Читать книгу - "Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг. - Сергей Михайлович Сергеев"

вспоминал Феоктистов, — не выносил возражений… Ему нужны были только такие сотрудники, которые вполне подчинялись ему, которых он мог поработить». Жалобами на Валуева как на одного из самых жестоких утеснителей свободы печати переполнены дневники Никитенко и письма И. Аксакова. Тем не менее феномен «либеральной бюрократии» стал гигантским шагом вперёд в развитии русской политической культуры.

С другой стороны, количественно «новые люди» были каплей в море николаевских кадров, которых реформистские веяния коснулись лишь чисто внешне — как очередное приказание начальства, не более. Сохранилось преобладание в верхушке государственного аппарата военных. Так, по подсчётам Головнина, в 1868 г. их было: в Государственном совете из 66 членов — 41, из 13 министров — 7, из 78 губернаторов — 43, военными являлись все генерал-губернаторы. Конечно, генеральские чины имели и Д. Милютин, и близкий к «либеральным бюрократам» Лорис-Меликов. Но это всё же исключения, к тому же Милютин, прежде чем попасть в армию, окончил Благородный пансион при Московском университете. По словам Головнина, «не подлежит сомнению, что… кадетское воспитание гораздо ниже университетского и лицейского и что служба в канцеляриях и департаментах более знакомит с делами и законами, чем служба в казармах, а что военная дисциплина более приучает к произволу, чем к законности. Посему военные администраторы — не говоря об исключениях — менее способны, чем гражданские, и вследствие меньшего знания дел и законов и непривычки работать более гражданских находятся в зависимости от своих секретарей».

Не способствовали повышению профессионализации правительства и частые назначения на самые различные должности генералов императорской свиты — видимо, исходя из презумпции их личной преданности монарху. Как иронически заметил Феоктистов, генерал-адъютант — это «универсальный специалист. Нет такой деятельности, которую он считал бы не по плечу для себя; без малейших колебаний он готов испробовать свои силы на чём угодно — на управлении финансами, иностранною политикой, церковными делами и т. п.». Наиболее вопиющим случаем подобной практики стало появление в 1866 г. конногвардейца С. А. Грейга в роли товарища министра финансов (до этого он успел побывать директором канцелярии Морского министерства). Тютчев по этому поводу сказал: «Странное дело — конногвардейскому офицеру поручают финансы; публика, конечно, удивлена, но в меру, не особенно сильно; попробуйте же Рейтерна [министра финансов] сделать командиром конногвардейского полка — все с ума сойдут, поднимется такой вопль, как будто Россия потрясена в своих основаниях: я полагаю, однако, что управлять финансами Российской империи несколько труднее, чем командовать конногвардейским полком». Позднее Грейг станет государственным контролёром, а в 1878 г. возглавит министерство финансов. Д. Оболенский так прокомментировал последнее назначение: «Во всю мою жизнь Грейг ничего такого не сделал, ничего не сказал, ничего не написал, из чего бы можно судить о его финансовых или других познаниях. Несомненно только одно: что много потратил ума, энергии, ловкости, находчивости и нахальства для личной своей пользы, и ежели он хотя половину качеств приложит к делу, то можно ожидать успеха. Но, к сожалению, на том пути, по которому шёл Грейг для достижения личных своих целей, нельзя было не утратить качества, необходимые для государственного человека».

О другом генерал-адъютанте — А. Л. Потапове, возглавлявшем Северо-Западный край, а затем III отделение, — В. П. Мещерский писал цесаревичу Александру Александровичу в 1868 г.: «…он верный тип того безобразия, той насмешки над званьем государственного человека, которые издавна приобрели права гражданства в России: это ничтожная личность, попавшая в свиту, без образования, без знания России, с одними аксельбантами как право[м] на государственную деятельность». Очевидно, что Александра II продолжал воспринимать государственный аппарат империи как, говоря словами американского историка Дж. Ейни, «правительство царских агентов», а не как институт «легального порядка»[612].

Ещё один важный вопрос: насколько изменилась ситуация с чиновничьей коррупцией? Конечно, сам дух времени реформ с его отталкиванием от постыдного прошлого, гласный суд, земство, просвещённые министры — всё это не могло не улучшить положение дел в данной области. Чудовища в губернаторских креслах, подобные пензенскому Панчулидзеву, стали невозможны. Как выразился в одном из писем 1876 г. К. Кавелин, «администрация… немного подумылась». Но он же в брошюре, опубликованной за рубежом в 1878 г., констатировал, что старые болезни ещё очень далеки от излечения: «Полновластие чиновника при отправлении им служебных обязанностей безгранично, и привлечь его к ответственности даже за самое наглое нарушение им обязанностей в ущерб достоинству и интересам частных лиц и польз самой короны почти невозможно, т. к. это существенно зависит от самой администрации, заинтересованной отстаивать своих во что бы то ни стало. Рязанский губернатор [Н. А.] Болдырев даже не при отправлении служебных обязанностей, а на охоте избил старого мужика и загноил его до смерти в душной тюрьме и за это не был даже отдан под суд; бывший орловский губернатор [М. Н.] Лонгинов высек какого-то писаря и получил только келейное замечание, нигде не опубликованное; бывший самарский губернатор [Ф. Д.] Климов уморил множество крестьян с голоду и за это не только не подвергся суду и взысканию, но даже повышен в директоры Департамента Министерства государственных имуществ; петербургский губернатор [И. В.] Лутковский дал начальникам уездной полиции приказание сечь мужиков по одному требованию уездных представителей дворянства под страхом немедленного удаления от службы в случае неисполнения этого приказания. Тщательно ограждённый со всех сторон от законной ответственности за свои действия и вооружённый против частных лиц и народа почти царской властью, каждый чиновник, в свою очередь, совершенно отдан на произвол высшего чиновника, который его определил. Кто определяет чиновника на должность, тот может его и уволить даже без объяснения причины увольнения: ни суда, ни разбирательства требовать нельзя. На деле такой же безграничной властью пользуется и каждый начальник над своими подчинёнными, хотя бы по закону он не мог его уволить: стоит только доложить высшему начальнику, от которого зависит увольнение, — и делу конец. Начальник может, подобно губернатору Лутковскому, дать противозаконное приказание и лишить места чиновника, не исполнившего такое приказание, — и чиновник остаётся беззащитным, будь он тысячу раз прав, а начальник — кругом виноват… Безусловная зависимость от начальства, с одной стороны, и почти безграничный произвол в действиях — с другой — такова в немногих словах характеристика нашей администрации снизу доверху».

Появились и новые формы злоупотребления властью, соответствующие новой эпохе, и мы видим поразительные по наглости и цинизму лихоимства, в которых участвуют представители высшей бюрократии и лица, приближённые к императору. Прежде всего это железнодорожные аферы, ибо 60–70-е годы — это «пора железнодорожной горячки… В Петербурге открылся настоящий рынок. Концессии получали те, которые умели деньгами и интригами привлечь на свою сторону влиятельных лиц» (Чичерин). Увы, но к тёмным делам оказался причастен… даже сам венценосец. Под влиянием своей фаворитки