Читать книгу - "Сталинизм и война - Андрей Николаевич Мерцалов"

Можно допустить, что Астафьеву на фронте пришлось столкнуться с политотдельцем — развратником, трусом, объедавшимся за счет солдат. В памяти встает подобный случай из истории Сталинградской битвы: командир и комиссар дивизиона погрязли в пьяных оргиях. Роль комиссара, очевидно, была наиболее неприглядной. Расхищение продовольствия он объяснял солдатам на политинформациях «трудностями военного времени»[286]. Но обобщения писателя несостоятельны. Память хранит и совсем другое — имена сотен коммунистов, честно делавших победу. Статья Астафьева в «Родине» (1991, № 6–7) претендует на исследование. Его безответственные суждения, поэтому, нельзя оправдать писательским правом на вымысел. При нынешнем уровне знаний о политаппарате РККА вообще рано высказывать нечто окончательное.

Сравнительно лучше мы информированы о некоторых высших политработниках. Резко отрицательные отзывы о бывшем начальнике ГЛАВПУ Мехлисе содержат воспоминания многочисленных военных и политических деятелей: Мех-лис как сотрудник секретариата Сталина, Мехлис во время массовых репрессий 1937–1938 гг., преступное вмешательство Мехлиса в дела военных специалистов. По мнению Хрущева, в частности, при разборах операций обычно докладывал больше Мехлис, чем командующий. Он сковывал инициативу командующего. Неопубликованные воспоминания участника войны Будрина «В боях за Дон» содержат описание одного эпизода. Будрин доложил командиру бригады о том, что вверенный ему батальон занял населенный пункт. Вмешавшись в разговор, Мехлис обвинил Будрина во лжи и отдал приказание нанести по этому пункту залп реактивной артиллерии. Батальон понес большие потери, противник выбил из села остатки этого подразделения.

Одним из крупных политработников был Е. Щаденко. Его высшая должность — заместитель наркома обороны. Образование — двухклассная церковно-приходская школа. Судя по опубликованным его стихам, письмам к Сталину и Ворошилову, он так и не сумел сколько-нибудь существенно устранить пробелы в своем образовании, хотя и пытался это сделать. Едва ли он обладал большим умом и скромностью. В его бумагах обнаружена написанная кем-то в безудержно-хвалебном тоне биография Щаденко, завизированная им: «согласен». Через всю свою жизнь командарм пронес уверенность в том, что он был «подлинным революционером». Во многом, однако, он напоминал шолоховского Макара Нагульного. Ему принадлежит призыв к «орабочиванию конницы». Будучи помощником начальника академии имени М. Фрунзе по политчасти, Щаденко усмотрел в действиях Тухачевского «тенденцию технически-механического уклона и недооценку, игнорирование политических элементов». В 1943 г. он обратился к Сталину с предложением «создать 2–3 армии, действующие по тылам», «поставить их на лыжи». К «революционности» Щаденко, очевидно, следует отнести его преданность Сталину, Ворошилову, которую он не уставал подтверждать. Может быть, наиболее ярко это проявилось во время массовых «чисток». Люди типа Щаденко активно противились привлечению специалистов. В последние годы опубликованы отрицательные отзывы о бывших военных политработниках Н. Булганине, Л. Брежневе, А. Щербакове как о недалеких и непорядочных людях[287].

Быков и ряд других авторов полагают, что помимо «безоглядной требовательности, нередко доходящей до слепой жестокости», «немаловажной обязанностью» политработников была «работа с массами», а также хранение («пуще глаза»?!) партийной документации. Эта концепция также слишком эмоциональна, чтобы отразить реальную жизнь. Жестокость была свойственна отнюдь не политаппарату и не комиссарам, главным образом. Она сопровождала режим Сталина и руководство им войной в особенности. Жестокое руководство осуществлялось в первую очередь через командиров. Быков прав, вспоминая «примитивные, импровизированные на ходу беседы и политинформации», рассчитанные, по опыту гражданской войны, на «полуграмотных красноармейцев», хотя бойцы 1941–1945 гг. были уже не те. Но зачем представлять эту тенденцию в виде господствующей и даже единственной? Можно ли сводить всю «работу с массами» к «агитации солдат бесстрашно отдать жизнь за Родину»? Да, такая агитация была в «Красной звезде», фронтовых газетах, даже в военной продукции многих тогдашних поэтов и прозаиков. К сожалению, Быкову не дано понять, что сам по себе призыв «умереть за Родину» в отрыве от задач РККА по уничтожению, пленению, изгнанию захватчиков носит не только нелепый, но и вредный характер. Разве задача была в том, чтобы «умереть» самому?

Среди политработников было немало некомпетентных чиновников, подменяющих живое дело, заботу о людях демагогией, не знающих порой, чем заняться. Повинны в этом далеко не всегда личные качества этих людей. Играло роль и другое. В ЦК ВКП(б) и ГЛАВПУ исходили из того, что комиссаром мог стать и не владеющий военной профессией. Но чисто профессиональную подготовку нельзя оторвать от идейного воспитания солдат и офицеров. Наличие комиссаров или заместителей по политчасти позволяло нерадивым командирам уклоняться от идейного воспитания, а слабая военная квалификация многих политработников в какой-то мере приводила к отрыву друг от друга обучение и воспитание. Нельзя представлять, что «преданность Сталину» воспитывали только политработники. В тех условиях и командиры едва ли могли отойти от этой «сверхзадачи».

Среди командиров со времен войны сохранилось и, очевидно, усилилась своеобразная иждивенческая психология. В наши дни ее выразил командир Таманской гвардейской мотострелковой дивизии В. Марченков. Свое несогласие с «деполитизацией» (выражение явно неудачно: армия — инструмент политики, нет армии вне политики), точнее с «ликвидацией корпуса политработников» генерал пытался обосновать, ссылаясь на физическую и духовную слабость многих призывников. «Работать с ними нелегко. И если сочетать нам, командирам, воспитательные и политические функции с командирскими, то мы просто не успеем осуществить главную задачу — укрепление боевой готовности и боевой подготовки». Вызывает, по меньшей мере, недоумение, как удалось автору отделить «командирские функции» от «воспитательных и политических». Из дальнейших его суждений следует, что и заботиться об устранении многих нарушений военной дисциплины он позволят политработникам. В этой связи им же он рекомендует познать обычаи и культуру народов Закавказья и Средней Азии, чьи сыны составляют около половины солдат. По существу то же мнение выразил в 1996 г. А. Лебедь: «…У солдат в Чечне нет никакой идеологии… Комиссаров нет… поддержать боевой дух некому». Не отражает ли эта позиция плачевный итог сталинской политики в области управления Вооруженными Силами?

Политработнику, на самом деле, не было места в боевом расчете. Один из авторов книги — во время боев в Сталинграде помощник начальника политотдела 92-го гвардейского минометного полка среди комсомольцев[288] долгое время был нежеланным гостем на огневой позиции одной батареи. Там действительно не должно было быть ни одного человека, кто не выполнял конкретную работу в производстве залпа: переместить реактивные установки, уже снаряженные ракетами, в определенный пункт, навести на цель, сделать залп, увести установки в укрытие. В то время за каждой боевой машиной, особенно в первые минуты после залпа, буквально охотились германские авиация, артиллерия. Как выяснилось позднее, командир этой батареи был суеверен. По его приметам,