Читать книгу - "Былички и бывальщины. Старозаветные рассказы, записанные в Прикамье - Константин Эдуардович Шумов"

пинает. Я встала. Встала, вижу: под полком шшенок ревет. Ну, под полком-то земля была. Я этот трепала, трепала лен, он все равно ревет. Стала мять лен. Прямо вижжит. Я взяла тогда — ну, тогда молодая была еще, ни зла, ни ума, не боялась никого — принесла куштан и давай копать эту землю под полком. Всю ископала землю, а на средине стоял столб. Столбик такой вот — полок приколачивают. И он ушел вот под этот, под столбик и замолчал. Я прихожу домой. «Я больше в баню одна не пойду рано», — грю. Отец дома был, мать была. «Сёдни, грю, какой-то шшенок под полком ревел». А они: «Это, наверное, червь в бревне скрипела». — «Нет», — грю. Все равно я рано не стала ходить. (42)

104. Ходила в баню с мамой. Думаю: постираю. Пошла, вымылась, думаю: потом постираю, опять скупнусь. Мама часто заходила в баню меня проведать. Слышу, когда мама ушла, шестом — раз! — по углу, раз! — по другому, третьему, четвертому, раз! — кирпичи от трубы падают. Обращать внимания не стала. Собираю белье, только отвернусь — пыль и песок, кирпичи взади меня сыплются. Было так, пока белье не сложила. Потом, пока шла из бани, закрыла сад, баню и дома в сени дверцу, — все шел кто-то за мной. (100)

105. Сейчас везде благодать снята, теперь ведь в бога не веруют, может, часть и верует, а большинство не веруют. А у нас мама все говорила: «Ой, милая, ты бога не лишайся! Бог есть, и он своим делом ведет. Он теперь невидимый, теперь пророков нет, никто не знат про бога, а ты знай — в душе имей, носи крестик». Я и ношу. В церкву. У нас церковь-то далеко, в Чердыни. Ну и вот, мама-то говорила: отец парнем еще был, с ней не жил, перед последним временем, как жениться, шел откель-то из Рожнева. Девок там раньшо в банях сидело да в домах... Шел и вдруг на дороге, — тут на Бобыке были много бани настроены, — грит, в окно кто-то постучал, он, грит, увидел синенький огонек в бане. Зашел — там никого. Когда двери стал закрывать, ему кто-то из бани сказал: «Не уходи. Ты нам нужен». Да и я, грит, как бежать, как бежать туда под гору, в деревню, до самого дома. Домой пришел, брату рассказал. Он: «Ой, Сенька, Сенька, ты женишься — это не к добру. Чё-то у вас получится». Ну вот он прожил с ней сколько, нажил детей да умер. У их дом сгорел, да он перепугался, и с сердцем стало плохо. (8)

106. Вот мне рассказывали: жила тут девка одна — вон, где угор сейчас. Ну и пошла она однажды баню топить. Только-от топить-то начала, слышит, голос какой-то ей говорит: «Топи баню жарче, чтобы кожу снимать ловчее!» А она, глупая, баню дальше топит. Вот вытопила баню-то, пошла та девка с матерью. Ну, вымылись оне, вышли уже. Девка-то и говорит: «Обожди, я поводник там оставила. Пойду заберу». Мать ей отвечает: «Да брось ты его. Завтра возьмешь». Та не послушалась, всё одно в баню вернулась. Вот мать-то подождала ее да кричит: «Где ты долго?» А та отвечает: «Сейчас, сейчас!» Сама из бани-то не выходит. Мать опять ей кричит: «Где ты долго там?» Девка-то опять ей: «Сейчас, сейчас!» Три раза ее мать звала, а потом видит: плохо дело. Она мужиков-то в баню и послала. Они вошли туда, видят: девка-то наполовину уж ободрана. Черти-то ее предупреждали же, не послушала. (115)

107. Банники людей давили. Мне уже не блазнило, люди рассказывали. В бане давили, на полу. До смерти-то не давили. Еще мы жили вместе, две сестры были. Пошли-де париться с имя. Вот-де, гляжу, — это брат говорил, он тогда маленький был ишшо, — вот, гляжу, девки, Клавдия да Груня, лезут в каменку. Я-де их вышвырну, возьму-де их выдергаю, опять-де в каменку лезут. До того-де дошло, что я их на улицу выбросал. На улицу. Ну, не знаю, зачем лезут в каменку. Кто-то их-де тама волок. (21)

108. Одну женщину маленько не задавили в бане-то. Это оне жили по Якшерскому тракту, на конторе. Брат с сестрой жили, ну и жена у него там была. Истопили баню. Пошли мыться. Видно, вымылись, пошла сестра-то. Вот сестры нет, нет чё-то долго. «Ну-ко, парень, бежи, чё она там долго моется?» Парень-то прибегает: «Папа, папа! Она там под полком». Черти, конечно, ее на каменке-то растянули да под полок и бросили. Оне бы ее под полком еще бы дальше и замучили. Вот это был случай. (16)

109. В Лубянке рожёнка ушла в баню. Ребенка вымыла, муж ребенка и унес. А около бани брат дрова пилил. Вдруг в бане забрякало, брат мужа крикнул. Муж в баню заходит, видит, а жена в каменку по пояс затолкана. Это бес ее так. Сырой женщине в бане нельзя одной оставаться. (89)

110. Свекровь рассказывала. Раньше ребенка родили, тожо в баню ходили. Пошли в баню молодуха со свекровью, пришли, а мыло-то забыли. Свекруха ушла за мылом, а молодуху-то оставила. Она пока робенка разворачивала. Заходят в баню два солдата. Один говорит: «Бери ее». А другой: «Нет, не буду ее брать, у ей младенец на руках». И стоят, тот заставляет, а этот говорит: «Не буду я ее брать». А эта бежит с мылом-то, и вдруг их не стало. Дак та говорит: «Я стою вот как немая, свекруха-то не знат ничего». Потом молодуха-то скорей-скорей ребеночка вымыла и скорей из бани-то бежать. Вот нельзя молодых-то в бане оставлять. (97)

111. Вот еще мамка сказывала. Молодая девка была. Интересно все было. Вот и доинтересовалась, понесла. Рожать подошел срок, дома и родила. Пошли они в баню ребенка мыть. Пока молодая вождяхалась, баба решила хлеб поставить. Садит она хлеба, глядит в окно: в баню востроносые шапки заходят, ноги волосатые. Около молодухи вертятся, всё к ней ладятся. Бабка когда пришла, дверь отворила — и пропало все. (84)

112. Это было в Пажгино. Я там рыбачил во время войны. Я к бабкам пришел, бабки там соберутся в одну избу и это всё рассуждают. Я пришел как-то к им сидеть вечером. Они всё рассуждают: вот, грят, факт был у нас. Раньше в избах не давали рожать, в банях рожали родильницы. А в баню идти — надо набиваться к банной