Читать книгу - "Такие люди были раньше - Авром Рейзен"

— Грех, большой грех! — покачал головой отец.

Немного помолчал и продолжил:

— Но ведь трехрублевка… Надеюсь, на праздник хоть что-то дашь родителям?

— У меня с собой рублей двенадцать, — Лейба сразу раскрыл все карты.

Отец стремительно встал, сделал шаг назад, потом вперед, сгреб в кулак бороду и укоризненно, но мягко заговорил:

— Послушай… Но ведь это деньги… Двенадцать рублей, говоришь? Двенадцать рублей — это деньги… Послушай… Приехал и напугал: ничего не привез… Это грех, но двенадцать рублей… Двенадцать рублей — это деньги… Значит, становишься человеком понемногу…

— Было бы у нас двенадцать рублей две недели назад, мы бы еще три заработали, — вмешалась мать. — Выпал случай у мужика пуд шерсти купить, а не на что. Вот и купил Хаим Зельдес, одним махом три рубля чистой прибыли.

— Шутка ли сказать, двенадцать рублей! — опять воодушевился отец. — У кого есть двенадцать рублей, тот у нас богач… — И, собравшись с духом, будто через силу попросил: — Дашь мне в долг на праздник три рубля…

Мать даже рассердилась:

— Перестань! Он только приехал, а ты уже в долг просишь. У него и нет, наверно…

— Почему же? — возразил отец. — Думаю, есть… Настоящий праздник устроим, мацы купим, наливки… Кварту вина, яиц десяток…

— Дам! — Лейба светился от радости. — Пять рублей дам!

— Что ты, боже упаси, — смутился отец. — Пять рублей не нужно… Трех хватит. Три — это целое состояние! Состояние!

Но Лейба вынул из кармана кошелек, достал пятирублевку и протянул отцу.

— Все-таки пять даешь? — уточнил совсем смущенный отец, не веря своему счастью.

— Да, папа, пять!

— Лейба, ты — человек!

И, держа в руке бумажку, озабоченно спросил:

— Где же мне ее разменять? Разве что у пекаря Мойше, у него должно быть. Он наверняка на муке к Пейсаху рублей двадцать пять заработал.

Спрятал деньги в карман и заявил:

— До праздника еще два дня, завтра в деревню поеду. С пятью рублями уже кое-что можно. Да, сын, пять рублей — это настоящее богатство…

Непонятно как, но за полчаса по местечку разнеслась весть, что Лейба, старший сын Залмана-Эли, тот самый, что совсем сопливым уехал в Варшаву, теперь приехал к бедному отцу на праздник и привез целую кучу денег.

Женщины благословляли счастливых родителей, мужчины с завистью вздыхали и грустно говорили:

— Бывают же дети у людей…

1909

Сапожник Авром

Сапожник Авром — худой, долговязый старик с высоким лбом, борода длинная, а пейсы еще длиннее. Если бы кто чужой встретил Аврома, когда тот возвращается с молитвы, неся под мышкой большой мешок с талесом[32], то наверняка решил бы, что это или раввин, или хотя бы зажиточный хозяин. Авром всегда держался с достоинством и ничуть не стыдился своего ремесла, а когда услышал от пришлого проповедника, что рабби Йойхенен, сам великий рабби Йойхенен был сапожником[33], так возгордился, что, стоило кому-нибудь хоть слово сказать против его профессии, тут же начинал горячо выступать в ее защиту и свою пламенную речь всегда заканчивал так:

— Да чего ж вам еще, если рабби Йойхенен, великий мудрец, тоже сапожник был, тоже дратву тянул?!

При этих словах он не мог удержаться от смеха, о чем всегда жалел: ну вот, мудреца высмеял… И, чтобы рабби Йойхенен не обиделся, поспешно добавлял:

— Ну, сам-то он дратву не тянул, у него, наверно, работники были…

Правда, как бы Авром ни гордился, сколько бы ни напоминал, что они коллеги с рабби Йойхененом, это не очень-то помогало сапожнику добиться уважения, к которому он так стремился. Даже в молельне портных, где всегда хорошо относились к любым ремесленникам, Аврома никогда не вызывали к чтению Торы. Разве что однажды по ошибке вызвали последним, да на Симхас Тойру[34] позволяли вынуть свиток из ковчега. Но это не потому, что он сапожник, а потому, что и сапожник-то он не настоящий, а, как говорят в местечке, «латутник». Это тот, кто новых ботинок и сапог не шьет, а только старые латает. И напрасно Авром хвалился, что когда-то новые башмаки тачал, да бросил, когда пошла дурная мода на узкие носки — не захотел глупостями заниматься… Зато по заплатам он был мастер — лучше в целом мире не сыскать! Даже местечковые сапожники, которые только и делали, что порочили друг друга, не могли найти изъяна в его работе. И все же в местечке не слишком уважали Аврома, наоборот, все время подсмеивались над ним, отчего его гордость очень страдала, и он, в свою очередь, не упускал случая отомстить.

Каждый год Авром с нетерпением ждал своего часа. И не сомневался, что дождется, непременно дождется! Не будет же Всевышний менять порядок, заведенный с шести дней творения! Каждый год наступает осень и начинаются дожди. Авром знает, осенью дожди пойдут обязательно. Сколько лет он живет на свете, иначе не бывало. А когда идут дожди, местечко превращается в огромное болото, именно такое, как Аврому и надо, такое, о котором он и просит Господа. Как крестьянин молится о дожде, чтобы был хлеб, так молится о дожде и Авром, но не из-за хлеба, а чтобы поквитаться с местечковыми хозяевами, которые над ним насмехаются.

Когда на Сукес Авром сидит в куще и вдруг начинается холодный осенний дождь, сапожник не спешит в дом, пока его старуха Пеша не заорет что есть мочи:

— Совсем спятил! Кто ж в такой ливень в шалаше сидит? Праведней раввина хочешь быть? Уже одна дождевая вода в тарелке, а не бульон!

— Ничего, ничего! — заходя в дом, весело отвечает сапожник. — Дождь — это не беда! Эх и грязи же теперь будет! Слякоть будет, глупая…

— Вот и слава богу, что слякоть, — смиренно соглашается Пеша, вспомнив, что осенняя грязь дает им пропитание.

И Авром завершает трапезу в доме, а сам все смотрит в окно и нарадоваться не может, наблюдая, как земля становится мягче, превращаясь в столь милую его сердцу грязь.

Если выглядывает солнце, Авром пугается до смерти! Ему кажется, сейчас оно отберет у него хлеб. Но недолго сияет осеннее солнце. Вот оно и скрылось за тучкой, и Авром снова радуется и напевает детскую песенку, переиначивая слова:

Дождик, дождик, пуще!

Дай Аврому гущи!

И Бог слышит его молитвы. Льет как из ведра, евреи грустят, что праздник испорчен, на улицу носа не показать, а Авром доволен: вот она, долгожданная грязь! Женщины останавливаются посреди дороги, не зная, куда ногу поставить, маленьких детей