Читать книгу - "…В борьбе за советскую лингвистику: Очерк – Антология - Владимир Николаевич Базылев"

форма движения мысли; два возможных решения проблемы взаимосвязи языка и мышления; положение о дискретном спектре мыслительных категорий; изменение семантики грамматических категорий в сфере действия эволюционных процессов в языке; эволюционный метод и обоснование структурно-типологических сходств языков в диахронии [174, с. 3 – 19].

В этой связи интересно также восприятие идей Н.Я. Марра в герменевтическом поле исследования языка, для которого важен подлинный смысловой анализ, связанный, по словам А.А. Брудного,

«с демистификацией природы человека, поэтому любой вопрос о закономерности той или иной стадии в историческом развитии феноменов (текстов, в том числе) должен обсуждаться на основе теории, доказывающей стадиальность естественноисторического процесса, его направленный характер. Применительно к эволюционному процессу это, например, ортогенез Л.С. Берга, применительно к языку – глоттогенез Н.Я. Марра» [39, с. 119].

В 70-е годы работы по реконструкции внутренней формы языка в наиболее разработанном виде были сосредоточены в так называемой ленинградской группе лингвистов (при кафедре математической лингвистики ЛГУ). По словам Л.С. Шишкиной,

«эта группа сфокусировала в своих исследованиях несколько направлений внутренней реконструкции языка, развивавшихся в языкознании. Идеи А.А. Потебни, Г.П. Павского, К.С. Аксакова, Н.П. Некрасова, Н.Я. Марра, И.И. Мещанинова, содержательная логика М.И. Каринского – В.Н. Мороза и добротная школа структурного анализа – это и еще многое другое служило питательной средой совместного поиска глубинных основ языка» [169, с. 270 – 272].

Следует отметить, что при отсутствии официальной ориентации на марровскую парадигму в «большой лингвистике», она все же продолжала оставаться предметом преподавания в высшей школе. Так, в 1976 году выходит пособие для студентов факультетов иностранных языков, где освещаются положительное влияние парадигматических марровских установок на становление синтаксической типологии и на развитие концепции понятийной категории [144, с. 78 – 90]. А в 1992 году Л.Г. Зубкова (РУДН) включает марровскую парадигму в перечень аспектирующих теорий наряду с именами А. Шлейхера, Г. Пауля, Ф. Соссюра [78, с. 73 – 101]. Характерна включенная В.В. Бибихиным в пособие для студентов общая оценка теории Н.Я. Марра:

«Но что продолжает задевать, это верные догадки, раскиданные там и здесь (читай: по различным работам Н.Я. Марра)» [30, с. 259 – 260].

В.П. Руднев включил статью о Марре в свой «Словарь культуры XX века»:

«Гениальным психотиком в русской науке был Николай Яковлевич Марр, считавший, что все языки мира произошли из четырех элементов sal, ber, jon, roch, и только из них, что удивительным образом напоминает учение о генетическом коде, и вопреки здравому смыслу утверждавший, что не все языки восходят к одному, а, наоборот, из многих языков произошел один язык, который потом разделился на современные языки» [140, с. 187 – 189, 252].

В конце XX века труды Марра постепенно стали реабилитировать, особенно его штудии по семантике и культурологии. Это произошло при смене научных парадигм, при переходе от жесткой системы структурализма к мягким системам постструктурализма и постмодернизма, где каждой безумной теории находится свое место. А в 2003 году ссылка на сталинскую работу в качестве индекса научного цитирования как бы замыкает логический круг мифа о Марре и Сталине – логику этого мифа. В автореферате диссертации Богдановой О.В. на соискание ученой степени кандидата филологических наук «Полипараметрическое исследование ядра лексической системы французского языка», выполненной в 2003 году в Воронежском ГУ под руководством проф. А.А. Кретова, сказано буквально следующее:

«В русском, советском и российском, языкознании тема ядра и периферии лексической системы языка разработана достаточно подробно, в частности, в трудах таких исследователей как В.В. Виноградов, П.Я. Черных, А.А. Реформатский <…> Однако необходимо отметить, что особенно активно разработка данной проблемы велась в 50-х гг. XX в., после выхода в свет работы И.В. Сталина „Марксизм и вопросы языкознания“, в которой он пишет: „Как известно, все слова, имеющиеся в языке, составляют вместе так называемый словарный состав языка. Главное в словарном составе языка – основной словарный фонд, куда входят и все корневые слова, как его ядро. Он гораздо менее обширен, чем словарный состав языка, но он живет очень долго, в продолжение веков и дает языку базу для образования новых слов. Словарный состав отражает картину состояния языка: чем богаче и разностороннее словарный состав, тем богаче и развитее язык“. П.Я. Черных, излагая сталинское учение о словаре, приводит следующие интегральные черты основного словарного фонда, отличающие его от словарного состава языка…» [35, с. 6]

Очевидно, что лингвистические теории второй половины XX века, опыты их переоценки, их радикализации в постсоветской культуре представляют собой борьбу с хаосом, то есть стремятся с модернистским пафосом навести порядок в хаосе. Но, как убеждает нас история культуры, ни один порядок не может сопротивляться хаосу долго, и самая интересная часть жизни научных идей – это их жизнь после смерти, существующая постольку, поскольку теория содержала в себе иное самой себя, свое постепенно осознаваемое будущее.

Ю. Лотман, Б. Успенский и С. Бойм в своеобразной перекличке эпох увидят, что новое в советской научной культуре понимается не как продолжение и изменение, использование полузабытого культурного запаса, а как эсхатологическая смена вех и радикальное отрицание прошлого. Новое всегда революционно, при этом оно может привести к чрезмерным футуристическим утопиям и к регенерации архаических форм [36, с. 68]. Это произойдет в 60-е гг.

П. Вайль и А. Генис так расскажут нам о той эпохе:

«60-е должны были найти своих героев. Старые герои свое дело сделали. Будущее должны строить люди, не запятнанные прошлым. Общество, постепенно освобождающееся от веры в непогрешимость партии и правительства, лихорадочно искало нового культа. Наука подходила по всем статьям. Она сочетала в себе объективность истины с непонятностью ее выражения. Научный антураж клубился в воздухе 60-х» [43, с. 101].

А вот слово об эпохе конца 50-х гг. Р.М. Фрумкиной:

«Занятия лингвистикой как профессией сильнейшим образом поощрялись социумом. Последнее утверждение сегодня может навести на мысль о том, что нам хорошо платили. Это не так, но я вообще о другом: я не случайно сказала – социумом, а не государством. Социум в целом в это время „оттаивал“. Лингвистика оказалась первой из наук традиционного гуманитарного цикла, которая освободилась от идеологии. Массовая ориентация новой, структурной лингвистики на кибернетику имела выраженный ценностный характер: „они“ заклеймили кибернетику как буржуазную лженауку, а „мы“ покончили со всей этой дребеденью и занялись делом, освободив лингвистику от идеологических заклинаний…» [160, с. 95, 99].

Л.П. Крысин назовет конец 1950-х – начало 1960-х годов периодом «бури и натиска».