Читать книгу - "Николай II. Отречение которого не было - Петр Валентинович Мультатули"

а в рабочих районах, как и вчера, народ требовал хлеба и стремился производить насилия над полицией. Были вызваны войска, занявшие площади, некоторые улицы. Все эти тревожные сведения достигли Могилёва отрывочно, и определённых сообщений о мероприятиях, принятых властями для подавления беспорядков в столице, — не было»[823].

Любопытно, откуда Дубенский уже с утра получил такие довольно подробные сведения о событиях в столице? Ведь первые телеграммы от Протопопова и Беляева были получены в Ставке 25-го февраля около 17 часов вечера. Если же Дубенский имеет в виду не только утро, но и весь день 25-го февраля, то у него не было никаких оснований писать, что сведения, достигшие Могилёва, «были отрывочными и определённых сообщений о мероприятиях, принятых властями» в них не указывалось.

Что касается Государя, то большинство очевидцев из свиты указывает на его спокойствие, причём объясняет это спокойствие отсутствием у царя точной информации о происходившем в Петрограде. «Государь, — пишет всё тот же Дубенский, — не всё знал — так как он был совершенно спокоен и никаких указаний не давал»[824].

Имеющиеся документы, казалось бы, подтверждают эти слова Дубенского. Камер-фурьерский журнал от 25-го февраля сообщает: «От 12 1/2 Государь в сопровождении особ свиты прогуливался на моторах. В Государь отбыл ко всенощной в церковь Штаба»[825].

В дневнике императора Николая II за 25-е февраля следующая запись: «Встал поздно. Доклад продолжался полтора часа. В 21/2 заехал в монастырь и приложился к иконе Божией Матери. Сделал прогулку по шоссе на Оршу. В 6 ч. пошёл к Всенощной. Весь вечер занимался»[826].

Заметим, что сведения, указанные в дневнике, не совсем совпадают со сведениями камер-фурьерского журнала. Так, Государь обычно вставал в 8 часов утра. Если доклад в штабе начинался примерно через час, то как раз получалось, что около 10 часов 15 минут царь мог уехать на автомобильную прогулку. Тогда не понятно, почему в дневнике император пишет «встал поздно». Если же он действительно встал позже 8 часов утра, примерно в 10 часов, и потом отправился на доклад, то в таком случае Государь никак не мог «прогуливаться на моторах» в 10 с четвертью, как об этом указано в камер-фурьерском журнале.

Требует пояснения запись в дневнике о посещении царём монастыря. Речь идет о Могилёвской Братской иконе Божией Матери, находившейся в Богоявленском Братском монастыре в Могилеве. Император и императрица очень почитали эту икону и при посещении Ставки всегда прикладывались к ней.

Отметим, что время посещения императором монастыря, указанное в дневнике, расходится со временем, указанным в «Переписке Николая и Александры Романовых». В дневнике, как мы помним, написано: «В 2 1/2 заехал в монастырь и приложился к иконе Божией Матери». А в письме царя к царице от 25-го февраля сообщается: «Сейчас, в 2.30, перед тем как отравиться на прогулку, я загляну в монастырь и помолюсь за тебя и за них (т. е. за детей — П. М.) Пречистой Деве»[827]. То есть, судя по письму, в полтретьего царь ещё даже не уехал в монастырь, а по дневнику он уже минимум как 15 минут совершал автомобильную прогулку.

Мордвинов сообщает об этой автомобильной прогулке 25-го февраля: «В субботу 25-го февраля, — пишет он, — была наша последняя продолжительная прогулка с Государем по живописному могилёвскому шоссе к часовне, выстроенной в память сражения в 1812 году, бывшего между нашими и наполеоновскими войсками. Был очень морозный день, с сильным ледяным ветром, но Государь, по обыкновению, был лишь в одной защитной рубашке, как и мы все, его сопровождавшие. Его Величество был спокоен и ровен, как всегда, хотя и очень задумчив, как всё последнее время»[828].

Интересно, что никто из сопровождавших Государя, ни Мордвинов, ни Дубенский, не пишут о посещении царём монастыря. Хотя Мордвинов чётко указывает, что вечером император был у всенощной.

Несмотря на уверения лиц свиты о неосведомлённости царя о событиях в Петрограде, имеются другие источники, говорящие об обратном.

В первую очередь император до 26-го февраля получал регулярную информацию от императрицы Александры Феодоровны. Стараниями разного рода недоброжелателей императрицы, а то и просто клеветников, как отечественных, так и иностранных, о ней сложилось ложное представление, как о некой силе, влияющей самым пагубным образом на положение дел в государстве. По этим утверждениям, Государыня ничего не понимала в происходящих событиях, слепо верила Протопопову, цеплялась всеми силами за сохранение самодержавных прерогатив своего супруга и так далее. В результате, лица, которые по своему служебному долгу были обязаны подавить петроградский бунт, но не сделали этого, и лица, которые этот бунт вызвали и его плодами воспользовались, находили удивительное единение во взваливании вины за революцию на императрицу Александру Феодоровну.

Классическим примером, «свидетельствующим» о недальновидности царицы, является очередное письмо из «Переписки Николая и Александры Романовых» от 25-го февраля. В этом письме императрица пишет известные и постоянно цитируемые слова, что события в Петрограде «это — хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба — просто для того, чтобы создать возбуждение, — и рабочие, которые мешают другим работать, […] Устала после приёмов, разговаривала с Апраксиным и Бойсманом. Последний говорит, что здесь необходимо иметь настоящий кавалерийский полк, который сразу установил бы порядок, а не запасных, состоящих из петербургского люда. Гурко не хочет держать здесь твоих улан, а Гротен говорит, что они вполне могли здесь разместиться.

Бойсман предлагает, чтобы Хабалов взял военные пекарни и пёк немедленно хлеб, так как, по словам Бойсмана, здесь достаточно муки. Некоторые булочные также забастовали. Нужно немедленно водворить порядок, день ото дня становится всё хуже. Я велела Бойсману обратиться к Калинину (Протопопову — П. М.) и сказать ему, чтобы он поговорил с Хабаловым насчёт военных пекарен. Завтра воскресенье, и будет ещё хуже. […] Не надо стрельбы, нужно только поддерживать порядок»[829].

Генерал Спиридович в своих воспоминаниях подтверждает последние слова царицы: «Государыня была против репрессивных мер и особенно против стрельбы. «Не надо стрельбы, не надо стрельбы, — повторяла она несколько раз. — Нужно только поддерживать порядок»[830].

Не трудно догадаться, что эти слова Спиридович практически слово в слово заимствовал из «Переписки Николая и Александры Романовых».

Вообще Спиридович, да и не он один, хочет представить дело так, будто императрица Александра Феодоровна была введена в заблуждение Протопоповым и не представляла себе обстановки в Петрограде, считая её несерьёзной. «В Царском Селе во дворце было спокойно. Императрица продолжала смотреть на происходящие события глазами Протопопова»[831].

Но вот, что пишет в своей книге Александр Блок,