Читать книгу - "Третий рейх. Зарождение империи. 1920-1933 - Ричард Джон Эванс"

помощника Бломберга. Рейхенау также почитал Гитлера и поддерживал с ним хорошие личные отношения. Вместе с Бломбергом он быстро начал добиваться изоляции главнокомандующего армией, генерала Курта фон Хаммерштайна, аристократа-консерватора, который никогда не пытался скрыть своего презрения к нацистам. В феврале 1933 г. Хаммерштейн запретил офицерам приглашать политиков на общественные мероприятия в попытке свести к минимуму отношения с ведущими нацистами, такими как Геринг, к которому всегда обращался высокомерно по его фактическому званию из донацистских времён, «капитан в отставке», кроме случаев, когда называл его прозвищем «свихнувшийся пилот». Хаммерштейн представлял реальную угрозу, потому что отчитывался непосредственно перед президентом. Тем не менее за короткое время Бломбергу удалось ограничить отношения Хаммерштейна с Гинденбургом исключительно военными вопросами. 4 апреля 1933 г. Бломберг стал членом вновь созданного Совета имперской обороны, политического образования, которое позволяло обходить армейское руководство и передавало военную политику в руки Гитлера, который был его председателем, и небольшой группы ведущих министров. Благодаря этим действиям Хаммерштейна и его сторонников удалось нейтрализовать. В любом случае Хаммерштейн был слишком величественным, слишком отстранённым, чтобы участвовать в серьёзных политических интригах. Теперь, когда Шлейхер был отстранён от событий, в первой половине 1933 г. ни он, ни какой-либо другой армейский руководитель не мог мобилизовать оппозицию нацистам[761]. С Фриком и Герингом во главе и армией, отошедшей в сторону, перспективы сдержать насилие нацистов теперь казались как никогда сомнительными. Практически сразу нацисты воспользовались этой тщательно созданной ситуацией и запустили кампанию политического насилия и террора, по сравнению с которой всё, что было раньше, казалось детскими играми. 30 и 31 января триумфальные парады и процессии CA и СС уже показали их новообретённую уверенность и силу всем остальным противникам на улицах. Они также сопровождались актами насилия и антисемитизма. А теперь их число стало быстро увеличиваться. Банды штурмовиков начали нападать на офисы профсоюзов и коммунистов и на дома видных левых деятелей. 4 февраля в помощь им был издан декрет, позволявший арестовывать на срок до трёх месяцев тех, кто участвовал в вооружённых беспорядках или актах государственной измены, — декрет, который уж точно не стал бы применяться к гитлеровским штурмовикам[762].

Напор насилия ощутимо увеличился, когда Геринг на правах прусского министра иностранных дел приказал прусской полиции 15–17 февраля прекратить наблюдение за нацистами и связанными с ними военизированными организациями и по мере возможности поддержать их действия. 22 февраля он пошёл ещё дальше и сформировал «вспомогательную полицию», образованную из членов CA, СС и стальных шлемов, которые, несомненно, были младшими партнёрами. Это дало штурмовикам зелёный свет для начала бесчинств без какого-либо серьёзного вмешательства со стороны официальных государственных защитников закона и порядка. Пока полиция, очищенная от социал-демократов после переворота Папена, преследовала коммунистов и разгоняла их демонстрации, новая организация с одобрения полиции вламывалась в офисы профсоюзов и партий, уничтожала документы и силой выгоняла их обитателей. Основной удар этого насилия, бесспорно, пришёлся по коммунистической партии и её членам. Они уже находились под пристальным наблюдением полиции во времена Веймарской республики. Правительство социал-демократов в Пруссии в начале 1930-х гг., например, сообщало, что ему предоставляли конфиденциальные отчёты о тайных заседаниях центрального комитета коммунистической партии буквально через несколько часов после их проведения. У полиции были свои шпионы на всех уровнях партийной иерархии. Частые столкновения с Союзом бойцов красного фронта, в ходе которых полицейские получали ранения, а иногда и погибали, приводили к полицейским расследованиям, включая обыски на квартирах коммунистической партии. В документах, конфискованных в 1931–32 гг., были списки адресов партийных чиновников и активных членов. Поэтому полиция была прекрасно информирована о партии, после бессчетного числа стычек считала её врагом и с 30 января предоставляла свои сведения в распоряжение нового правительства, которое не стеснялось их использовать[763].

Социал-демократы и профсоюзы испытывали практически такие же проблемы, что и коммунисты, в нараставшей волне нацистских репрессий второй половины февраля 1933 г. Правительству удалось заручиться широкой поддержкой среди избирателей среднего класса в отношении своего преследования коммунистов, которых всегда считали угрозой общественному порядку и частной собственности. Тот факт, что электоральная поддержка коммунистов постоянно увеличивалась до момента, когда в начале 1933 г. они получили 100 мест в рейхстаге, был крайне тревожным для многих, кто опасался, что если они когда-нибудь доберутся до власти в Германии, то возьмут на вооружение политику насилия, убийств и пыток, которая стала атрибутом «красного террора» в России в 1918–21 гг. Однако что касалось социал-демократов, всё было совсем по-другому. В конечном счёте они были политической силой, многие годы представлявшей собой оплот Веймарской республики. Они получили 121 место в рейхстаге, а нацисты — 196. Они играли ключевую роль во многих правительствах республики. Их члены становились рейхсканцлерами и прусскими министрами-президентами, из их рядов также происходил первый глава государства, Фридрих Эберт. Долгое время их поддерживали миллионы избирателей-рабочих, из которых лишь немногие перешли на сторону нацистов или коммунистов, и в разные времена их поддерживали или по крайней мере уважали (хоть и с некоторой неприязнью) многие немцы. В 1930 г. численность партии составляла миллион человек[764].

Некоторые отряды социал-демократов и их военизированного филиала, «Рейхсбаннера», были готовы действовать, немногие смогли собрать оружие и боеприпасы, а остальные устроили демонстрации 30 января и на следующий день. Руководители социал-демократов и профсоюзов собрались в Берлине 21 января, чтобы спланировать всеобщую национальную забастовку. Но пока местные организации ждали, национальное руководство находилось в замешательстве, осознавая сложности организации забастовки посередине самого серьёзного кризиса безработицы, с которым когда-либо сталкивалась страна. Профсоюзы опасались, что нацистские штурмовики захватят заводы в такой ситуации. И как могла партия оправдать незаконные действия для защиты законности? «Социал-демократы и весь Железный фронт, — провозглашала партийная ежедневная газета «Вперёд» 30 января 1933 г., — твёрдо стоят на позициях конституционного права и законности в отношении данного правительства и его угрозы проведения путча. Мы не станем первыми, кто сойдёт с этой позиции». В следующие недели произошло несколько не связанных друг с другом событий. Тысячи социалистов организовали съезд в берлинском парке 7 февраля, а 19 февраля собрание из 15.000 рабочих в Любеке приветствовало освобождение из-под стражи лидера местных социал-демократов Юлиуса Лебера после короткой всеобщей забастовки в городе. Но из центра не поступало никаких указаний относительно общей политики сопротивления[765].

С каждым днём поддерживаемый государством террор против социал-демократов становился всё сильнее. К началу февраля 1933 г. местные и региональные власти под давлением Вильгельма Фрика, нацистского имперского министра внутренних дел в Берлине, и его прусского коллеги Германа Геринга уже начали