Читать книгу - "Сквозь толщу лет - Евгения Николаевна Васильева"

Премьер-министр английского правительства, главнокомандующий всеми военными силами Великобритании Уинстон Черчилль 13 апреля 1943 года обратился к министру земледелия и министру продовольствия с запросом… о пчелах:

«Насколько мне известно, вы отменили небольшую норму сахара, которая выдавалась пчелам и которая в весенние месяцы имеет очень большое значение для их существования на протяжении всего года.

Пожалуйста, сообщите мне, какое количество сахара распределяли для этой цели раньше, какое количество все еще выдается пчеловодам-профессионалам и какую экономию мы получаем, заставляя голодать пчел частных владельцев…»

Если бы Фриш в молодости больше внимания уделял истории, в частности истории Советской России, интересовавшей его теперь уже не только работами в области изучения пчел, он вспомнил бы, что интерес английского лидера имеет исторический прецедент. В 1919 году, в разгар гражданской войны, когда молодая Советская Россия была в огненном кольце, Председатель ее Совета Народных Комиссаров Владимир Ильич Ленин подписал декрет об охране пчеловодства и о помощи пчеловодам.

Но Фриш об этом декрете никогда не слышал. Поэтому, узнав из английской радиопередачи, что в дни, когда решаются судьбы мира, Черчилль проявил заботу о пчелах, он словно новыми глазами увидел свою маленькую опытную пасеку. Уже и тогда он вел исследования, проверявшие возможность «дрессировки» пчел, подкармливая их по примеру советских специалистов сиропами, настоянными на цветах определенных растений, нуждающихся в опылении, но в обычных условиях неохотно посещаемых насекомыми. За этим стояла не только научная любознательность: за этим он видел будущее сельскохозяйственной науки.

Фриш убедился в действенности этого приема. Теперь он задумал проверить его также на растениях, считающихся щедрыми нектароносами и усердно посещаемых пчелами без всякого особого побуждения.

Другими словами, Фриш решил применять дрессировку пчел не только для направленного опыления растений, но и для направленного медосбора. Этого до него никто не делал.

Цветки белого и розового клевера, донника-буркуна, гречихи, сурепки, горчицы, малины, вереска прекрасно посещаются пчелами без всяких искусственных средств поощрения. Однако едва Фриш стал подкармливать свои семьи надушенными сиропами — белоклеверным, донниковым, гречишным и так далее, — вылет пчел на цветущие посевы этих богатых нектаром растений заметно усилился.

Но ведь давно известно: подкормка пчел обычным сахарным сиропом, начисто лишенным запаха, неизменно подстегивает пчел, заставляет активнее вылетать. Может, надушенный сахарный сироп ничего в данном случае не меняет?

Верный своему правилу доводить исследование до конца, Фриш организовал еще одну серию испытаний в трудных условиях военного времени, когда бои стали приближаться к его собственному дому. На этот раз пчелы подопытных семей получали надушенную сахарную подкормку, а для контроля подбиралась такая же по силе группа семей, которым скармливался сироп обычный, из чистого сахара. Теперь можно было считать, что пчелы первой серии ульев подкармливаются дополнительно, по сравнению с контрольными, так сказать, одним лишь запахом, поскольку сахар получали все. Тем не менее «подкормленные запахом» приносили меда значительно больше: с гречихи — процентов на двадцать; с розового клевера, горчицы и вереска — процентов на двадцать пять; с белого клевера, сурепки и донника — почти на пятьдесят, а с некоторых культурных и диких растительных пород даже на сто процентов!

…В начале июня 1944 года, оставив жену в Бруннвинкле, так как Мюнхен уже не раз подвергался бомбежкам, Фриш вернулся домой. Здесь вместе с отцом жили старшая дочь Иоганна с мужем, вторая дочь Мария, работавшая в химическом институте, и молодая супружеская пара, которой Фриши предоставили кров: их жилье сгорело во время одного из налетов.

12 июля Фриш уехал утром в институт, а после полудня завыли сирены воздушной тревоги. Все, кому положено было, спустились в бомбоубежище.

Время текло невыносимо медленно. Палили зенитки, стонала, содрогаясь, земля.

Фриш сидел, закрыв глаза, и думал: сейчас над Мюнхеном кружат младшие братья тех симпатичных студентов, которых он четырнадцать лет назад видел в залах университета на своих лекциях. И они сбрасывают на жилые кварталы города тяжелые бомбы. А он с коллегами, среди которых немало женщин, скрылся от опасности в убежище… Вообразить себе только (это было продолжение мысли, которая несколько лет назад пришла ему в голову, продолжение и развитие): прадеды и прабабки молодых летчиков, тех, что сейчас кружат над Мюнхеном и бомбят город, были детьми, и старшие прятали их в погребах и убежищах во время военных действий против индейцев…

Трудно было привести в порядок эти путаные, горькие мысли.

Наконец радио прохрипело отбой.

Люди с посеревшими лицами, поднимаясь из бомбоубежища, один за другим замирали на пороге, молча оглядывали рухнувшую стену института.

Автомашина Фриша, стоявшая поодаль, была цела, и он отвез домой свою сотрудницу — профессора Рут Бойтлер, а прежде, чем вернуться туда, где недавно красовалось отстроенное его попечением нарядное четырехэтажное здание института, сделал небольшой крюк — поглядеть, как там его жилье.

Улицы были завалены вывороченными с корнем деревьями. Справа и слева от асфальтовой ленты полыхали пожары. Чем ближе к цели, тем ужаснее все выглядело. Увидев диванные подушки, заброшенные воздушной волной на старое дерево, профессор подумал, что подушки вроде такие же, как в их гостиной… Чуть дальше яблоня с молочным ведром в кроне. Пришлось остановить машину, чтоб оттащить с проезжей части столб, перегородивший дорогу. Едва приподняв вершину столба, он тут же выпустил его: на мостовой лежали надписанные рукой Маргарет, аккуратно вскрытые им конверты писем из Бруннвинкля. Улица была вся усыпана ими. Фриш хранил эти письма в тайнике письменного стола.

Их доставляли с оказией из рук в руки, никто, кроме Карла, их не должен увидеть. И содержание их никак не было рассчитано на кого-нибудь из местных наци. Какая неосторожность! — похолодел Фриш. Заставил Маргарет уничтожить ее дневник, а не подумал, что такие улики могут оказаться разбросаны по мостовой для всеобщего обозрения.

Подъехав наконец к месту, где стоял дом, он увидел горы развороченного кирпича и языки пламени, вырывающиеся из сорванных петель двери, ведшей в погреб. Горели книги его еще не полностью перевезенной в Бруннвинкль библиотеки.

…На этот раз бык сбросил чемпиона родео более чем основательно! — Фриш положил руки на руль, созерцая катастрофу. И что можно было еще сделать? Водопроводная сеть Мюнхена давно выведена из строя, а рассчитывать на чью-нибудь помощь? Все дома вокруг горят или лежат в развалинах, если и виднеются людские фигуры, каждый занят своей бедой.

Фриш развернул машину и все время, пока добирался до института, повторял про себя:

— Но какое счастье,