Читать книгу - "Лента Мёбиуса, или Ничего кроме правды. Устный дневник женщины без претензий - Светлана Васильевна Петрова"

Когда-то у меня с нею состоялся разговор. Начала как обычно она:

– Вот вы длинную жизнь прожили, повидали всякого. А скажите, что, по-вашему, самое главное?

Меня всегда раздражает манера подсчитывать длину чужой жизни. Но на вопрос отвечаю:

– Самое главное – любовь.

Нина страшно удивляется.

– Любовь? Любовь – приложение к жизни. Когда всё хорошо, тогда и на любовь потянет. А вот самое-самое главное? На чём свет держится? Вы поглядите на Путина, на Петросяна, Диму Билана. В чём ихняя сила?

– В любви. А в чём же, по-твоему?

Нина раздражается:

– Знала бы – не спрашивала. Думаете, простая, не пойму.

– Ну, например, ты сына любишь?

– Больше жизни!

– Вот этим и живёшь. А пока он не родился, небось, от парня своего млела.

– Да пошёл он!

– Это сейчас «пошёл», а тогда любила, а до него любила родителей, может, бабушку или учительницу, себя – молодую, с гладкой кожей, полную здоровья и плотских желаний.

Она смущается от того, что я угадала.

– Что вы такое говорите! Бог вам судья.

Вспомнила про Бога. Впрочем, скорее всего, она не придаёт этому слову никакого смысла. Объясняю:

– И Бог – тоже любовь.

– То-то лежите беспомощная. И кто вас любит? Никого не осталось.

– Та любовь, что была, никуда не делась. Мы её забудем, а она нас помнит, – говорю я и замечаю для равновесия: – Ты вот вижу, меня не слишком любишь.

Нина усмехается:

– А за что вас любить? За ношеные кофты?

– И новые сапоги, – пытаюсь я повысить свой статус.

Она даже хохотнула:

– Так они в коляске вам без надобности, а захотите – новые купите. У сына моего талант к рисованию, но, чтобы учиться, нужны большие деньги, взять их негде. Это справедливо? Я с юности работаю без передышки и уже понимаю, что так и умру в нищете. А вам и уход, и парная телятинка, и дорогие лекарства. Почему?

Этого я объяснить не умею. Просто стараюсь быть доброжелательной, и думаю, что отношение Нины ко мне изменится в лучшую сторону. Жизнь ничему меня не научила, и урок не задержался.

Вечером обе женщины, так возбудились, что перестали приглушать голоса, да и по поводу моего слуха, натренированного общением с музыкантом, они сильно ошибаются.

– Ах, Нинуля, – притворно вздыхает Ира. – Вы жертва собственных кулинарных талантов. – При жарке образуются канцерогены, сокращая жизнь.

Сама она давно ничего не жарит – для этого нужно масло. Дешевле отварить, но признаться стыдно.

В голосе Нины никаких сомнений:

– Короче жить или длиннее – кончик один и когда-то будет, а пока, кроме вкусно пожрать, других радостей нет. Ты тоже давай ешь, не стесняйся, и ребёнка корми, старуха не обеднеет. Не сегодня-завтра помирать, а диету соблюдает. Во цирк! Духами каждое утро пшикается. Я слыхала, французский парфюм мужиков приманивает. Точно. Давеча я за пазуху пол флакона вылила, так армяшка, что абрикосами возле магазина торгует, чуть не сбрендил. Но ей-то зачем? Маски всякие на лицо накладывает, будто кто на неё смотрит. Я этими кремами руки мажу. Помогает.

– Ты и одеваешься красиво.

– А что? Для себя не жалко. Вдруг кого получше своего дальнобойщика подцеплю. Он только трахается хорошо, а чтобы семью содержать – кишка тонка.

– Хоть что-то, – робко возражает Ира. – Я десять лет без мужчины, мне бы любой подошёл, лишь бы бросить якорь. Только ведь они на всё согласны, кроме женитьбы. Крутился рядом перспективный пенсионер, крепкий ещё, жену похоронил, живёт в отдельной квартире. У него тут детки взрослые, тоже не бедные, но разве своё отдадут? Так и отстал.

– Далеко нам, Ирка, до богатеньких. Я их с тех пор ненавижу, как мы с мамой после войны от голода в город бежали, милостыню просили. Нас один майор из интендантов взял в доме прислуживать. Продукты носил сумками, маму тискал, майорша её по щекам била, потом на рога встала: «Или выгони, или начальству твоему расскажу, как со склада жратву таскаешь». Так мы и ушли обратно в деревню, траву по весне есть. У Ксении Николавны на три жизни накоплено, а чем она лучше нас?

– Если ненавидишь, зачем на неё работаешь? – совсем тихо спрашивает Ира. Ей очень хочется выглядеть справедливой.

Пауза. Нина даёт задний ход.

– А ты хи-и-итрая! Может, тебе место уступить? Да не такая уж она богатая. И не жадная. Шерстяную кофту подарила – считай новую.

– Везёт тебе.

Слышу шлепок. Это Нина в негодовании бьёт себя по ляжкам. Поясняет:

– Везёт дуракам, а я умею устраиваться. Только благодарить русских не за что. Сколько лет виноград наш ели, вино пили, а теперь мы – дешёвая рабсила. Но куда я денусь? Иногда для справедливости из хозяйственных денег понемножку таскаю.

– Вдруг заметит? – озаботилась законопослушная Ира.

– Не. Шибко умная, потому так не подумает. Да я больше заслужила! Третий год её на руках ношу, ногти стригу и задницу подтираю. Жидкого мыла наберу и прямо так, пальчиками, вымываю, как лялечку. Сколько это стоит?

– Ты права. И ведь не от сердца отрывает, а смотрит снисходительно, словно жизнь подарила, – наконец-то подала Ира свой настоящий голос.

Ничего себе компаньонки! Мало того, что пьют-едят за мой счёт, за жильё не платят, приворовывают, так ещё и полощут! Притворяются, что уважают, но лишь терпят из-за денег. Ну, всё! Ждать, когда закончиться временная прописка, нет желания. Безо всяких объяснений – что обидело Иру более всего – я прошу её снять комнату, за которую обязуюсь платить. Для собственного спокойствия ничего не жалко.

Они съехали. Какое облегчение!

Однако дом словно вымер. Мне не хватает воинственного гиканья за стеной, любознательной мальчишеской мордочки, встревающей в двери веранды, мягкой улыбки доброжелательной по сути женщины, нещадно покорёженной жизнью. Я искренне радуюсь, когда бабушка с внуком заходят меня навестить. Ребёнок носится по квартире, проверяя, что нового, Ира его одёргивает, стыдит, шлёпает – без всякого результата. Посылаю Нину в кондитерскую за брусничным тортом и угощаю всех красным чаем каркаде. Гости уминают сладкое за десятерых под осуждающим взглядом моей домоправительницы.

Ира предлагает по вечерам, когда спадает жара, возить меня в коляске гулять. Замечательная идея! Я люблю хостинские парки и тенистые улицы. Но самое любимое место – набережная у морского причала. Вечерами отсюда хорошо видно, как на светлом небе, словно в кюветке с проявителем, проступает полупрозрачный ломтик луны, огромное багряное солнце касается горизонта, и море, прямо на глазах, засасывает его в страстном поцелуе. Раскрашенные последними лучами облака меркнут, наконец свет гаснет совсем