Читать книгу - "Краматорские тетради - Александр Артурович Сурнин"

И я тоже увидел.

Несколько вооружённых людей в масках били прикладами в чьи-то ворота.

Метров через двести-триста картина повторилась.

Потом ещё. Потом ещё.

Вот тогда я и понял, как работают ящики для доносов. Вот тогда-то мне и стало страшно. Страшно так, как не было страшно всю блокаду.

Я увидел воочию – не с миром пришли к нам каратели. Они пришли нас уничтожать. Однозначно.

А сейчас я скажу слова, которые способны привести в справедливое негодование многих патриотически настроенных людей с обеих сторон – и с украинской, и с донбасской. Но я, прекрасно отдавая себе в этом отчёт, всё-таки скажу.

Украинские власти имели и упустили уникальный шанс. Мне кажется, что если бы они вместо того, чтобы ставить ящики для доносов и преследовать инакомыслящих, сразу же, в первый же день, объявили поголовную амнистию для ополченцев и придерживались её не на словах, а в действительности, если бы они не ходили по улицам с отмороженным видом и автоматами наперевес с видом понаехавших хозяев жизни – нашей жизни, – а проявили бы хоть какую-то доброжелательность, если бы они своими силами восстановили хоть один разрушенный дом или вставили хоть одно выбитое взрывом стекло, а не занялись поголовно преследованием и мародёрством – им могли бы поверить. Может быть. Просто потому, что люди устали от войны. Потому что многим было уже всё равно, в каком государстве жить – лишь бы не стреляли. Шанс был. Но для этого нужно было принести с собой спокойную мирную жизнь. Безотлагательно. Этого не произошло. Сегодня не случилось, а завтра было поздно. И я считаю, что именно поэтому война продолжается. Именно поэтому по сей день ни в Краматорске, ни в Славянске каратели спокойно не спят. Никогда. И не будут спокойно спать.

* * *

А ещё в тот день я понял, что пора уезжать. Я никогда не скрывал своих симпатий, никогда не скрывал своих политических взглядов, и volens nolens сложилось так, что я у себя дома был вынужден жить спокойно до первого стукача. Напишут ли донос и на меня и насколько быстро его напишут – вопрос теоретический, и проверять его на практике у меня не было ни малейшего желания. Так что оставалось одно – вздохнуть и собрать свой дорожный рюкзак.

Уезжать из дома было не впервой. Дело привычное. Но ещё никогда не приходилось выходить в дорогу с таким омерзительным чувством!

Когда я буду изгнан из Эллады —

За что? Не знаю. Может быть, за то,

Что строчку написал не так, как надо,

Иль не подал правителю пальто,

За то, что я, зациклясь на обиде,

Воткнул нахалу точно в почку нож

И спьяну на гражданской панихиде

Устроил безобразнейший дебош,

За то, что я, оставшись непокорным

И чести ни на йоту не поправ,

Сказать сумел нечеловеку в форме,

Что он во всяком случае неправ,

За женщину, за книгу, за идею,

За истину, за родину, за суть,

За то, что приковали к батарее

И долго били, только толку – чуть,

За всё, что мне припишут и предъявят,

Присочинят, приладят, подберут

За то, что объяснят, что я не вправе

Протестовать, и в несколько минут

Состряпают указ – уйти в изгнанье,

В чужбину, в неизвестность и в беду —

То, отплевавшись матерною бранью,

Я соберусь, побреюсь – и уйду.

Но куда ж мне идти, если юг – за водой,

Если запад хвалёный по-прежнему дик,

Если я не прельстился Полярной звездой

Но востока коснулся хотя бы на миг?

А придя на восток, я пойму – не моё,

Там чужая страна, там чужое житьё,

Только юг – за водой, а на западе – дрянь,

И на север уйду через Тьмутаракань

По степи, по лесам, по болотам, по мхам,

Через Днепр, через Сож, озираясь назад,

Улыбаясь во сне приходящим стихам,

Добреду от востока до северных врат,

Там настигнет тоска, там накатит запой,

Там любовь потихоньку задует в дуду,

И потянет в дорогу, но юг – за водой,

А на запад, на запад – убей – не пойду,

И опять по степи, и опять по лесам,

По дорогам пустым, через грязь, через грусть,

И – растаяв от ветра, шепнуть небесам,

Что когда-нибудь я непременно вернусь —

Облачком, деревцем, чёрною кошкою,

Лаем собачьим, ночною гармошкою,

Скрипом калитки, огнями за окнами,

Рыбьей икринкой и лужей глубокою,

Камнем в ногах, огоньком на пожарище,

Хлебною коркой, надёжным товаришем,

Яблоком, вереском, бледною птицею,

Кем-то придуманною небылицею,

Всем, что увидится, всем, что услышится,

Всем, что расскажется, всем, что напишется,

Всем, что ценой дорогою достанется —

Всюду частица моя да оста…

Вот и всё. Поманила в дорогу беда.

Нет на запад пути, а на юге – вода.

Только знайте, что я отовсюду вернусь,

Ибо ждёт меня Питер и ждёт меня… Русь.

* * *

Короче говоря, в одно утро, которое язык не повернётся назвать прекрасным, я пришёл на автовокзал, сел в автобус и поехал. Через юг уезжать было очень опасно, война перекинулась туда, ближе к границам с Россией, ближе к Ростовской области. Но мы-то, местные жители, знали, что даже в самый разгар блокады некоторые водители, герои-одиночки, водили автобусы из Краматорска на Харьков. Водили не по трассе, ехали окольными путями в объезд блокпостов. О каком-то графике движения не могло быть и речи, люди, выезжая из Краматорска, даже не предполагали, в котором часу они прибудут в Харьков. Да и прибудут ли – кто мог сказать?

Во многом благодаря этим героям и не было голода в блокаду. Люди ездили в Харьков не от нечего делать – они закупали там продукты. Или уезжали от войны. Увозили стариков, увозили детей. На свой страх и риск.

Так же поехал и я.

Из города мы вышли в направлении, противоположном выезду на харьковскую трассу, и пошли по сельской местности, по грунтовым дорогам, в дальний объезд. Таким манером мы прошли всего лишь через две проверки на блокпостах. Там требовалось мужчинам раздеться до пояса – смотрели,