Читать книгу - "Сомнамбулы: Как Европа пришла к войне в 1914 году - Кристофер Кларк"

манжеты камердинерской формы. Стоя на коленях у кровати, Морси спросил Франца Фердинанда, не хочет ли он что-нибудь сказать для своих детей, но ответа не последовало, губы эрцгерцога уже затвердели. Прошло несколько минут, прежде чем присутствующие окончательно поняли, что наследник престола мертв. Было около 11 часов утра. Новости разлетелись из дворца, и в Сараеве зазвонили колокола.

Фотовспышка

Убийство эрцгерцога вначале явилось Стефану Цвейгу как нарушение привычного ритма жизни. Днем 28 июня он отдыхал в Бадене, небольшом курортном городке недалеко от Вены. Найдя тихое место вдали от толпы в Курпарке, он устроился с книгой-очерком о Толстом и Достоевском петербургского символиста Дмитрия Сергеевича Мережковского. Вскоре он глубоко погрузился в чтение.

Но в то же время воспринимал и шелест листвы, и щебетанье птиц, и долетающую из глубины парка музыку. Я отчетливо различал мелодии, и это мне не мешало, ибо наш слух способен настолько приспосабливаться, что продолжительный шум или гул – суета улицы, журчанье ручья – через несколько минут перестают отвлекать наше внимание и, наоборот, лишь неожиданное нарушение ритма заставляет нас насторожиться.

Так и я непроизвольно прервал чтение, когда музыка вдруг прекратилась прямо в середине такта. Я не знал, что это за вещь, которую играл курортный оркестр. Просто почувствовал, что музыки внезапно не стало. Невольно я поднял глаза от книги. Толпа, медленно текшая единой светлой массой между деревьями, казалось, преобразилась; движение ее туда и обратно застопорилось. Очевидно, что-то произошло[1190].

Убийство в Сараеве, как и убийство президента Джона Ф. Кеннеди в Далласе в 1963 году, – события, яркая вспышка которых высветила людей и места в момент их совершения и отпечатала их в памяти. Люди точно помнили, где и с кем они были, когда до них дошли новости[1191]. Венская феминистка и вольнодумец Роза Майредер путешествовала по Германии со своим мужем Карлом, страдающим хронической депрессией, когда они увидели новость об убийстве, вывешенную в витрине дрезденского универмага на противоположной стороне улицы из окна спальни их номера в отеле[1192]. Спустя полвека после этого события принц Альфонс Клари-Альдринген помнил, как преследовал косулю в богемском лесу со своими родственниками Кински. В сумерках, когда охотники собрались на опушке леса, повар из поместья Кински приехал на велосипеде с запиской от местного почтмейстера[1193]. Парламентарий Йозеф Редлих узнал шокирующую новость по телефону, и остаток дня провел в беспокойной череде звонков друзьям, родственникам и политическим соратникам. Драматург Артур Шницлер, которому всего четыре недели назад приснилось, что орден иезуитов поручил ему убить эрцгерцога, также узнал об убийствах по телефону[1194].

Общеимперский министр финансов Леон Билинский испытал шок еще до того, как эта новость стала известна. Утром 28 июня у себя дома в Вене он читал Neue Freie Presse. Экипаж ждал перед его домом, чтобы отвезти к одиннадцатичасовой мессе. Его взгляд случайно упал на статью, в которой описывалась подготовка к визиту эрцгерцога в Боснию.

По сей день точно помню ощущение настоящей физической боли, которое я испытал, читая подробности этой поездки [в Сараево]. Но, не предполагая какой-либо рациональной причины для этой боли, я постарался убедить себя, что у меня нет никаких причин возмущаться эрцгерцогом из-за этого его желания немного развлечься. Через несколько секунд зазвонил телефон[1195].

Новость казалась настолько ужасающей, сообщал российский посол в Вене, что многие поначалу отказывались в нее верить. Только вечером, когда вышли экстренные выпуски газет и первые траурные флаги стали вывешивать на общественных зданиях, она начала проникать в души. «Жители столицы собрались на улицах, обсуждая страшное событие до глубокой ночи»[1196]. В течение суток новость стала известна повсюду, даже в вымышленном пражском гостевом доме, где г-н Швейк, чешский сертифицированный идиот и аккредитованный торговец беспородными собаками, сидел и растирал оподельдоком свое ревматическое колено. В воображаемом мире послевоенного сатирического шедевра Ярослава Гашека «Dobrý voják Švejk»[1197] известие о смерти эрцгерцога, доставленное служанкой Швейка пани Мюллеровой, начинает повествование, вызывая у героя бесхитростный политический монолог (первый из многих), из-за которого его сажают в тюрьму по обвинению в подстрекательстве к мятежу, а затем в сумасшедший дом по подозрению в слабоумии.

«В Сараеве его укокошили, сударь. Из револьвера. Ехал он со своей эрцгерцогиней в автомобиле…»

«Скажите на милость, пани Мюллерова, в автомобиле! Конечно, такой барин может себе это позволить. А наверно, и не подумал, что автомобильные поездки могут так плохо кончиться. Да еще в Сараеве! Сараево это в Боснии, пани Мюллерова… А подстроили это, видать, турки. Нечего нам было отнимать у них Боснию и Герцеговину…»

Новости из Сараева будут эхом отражаться в литературном воображении исчезнувшей империи на протяжении многих лет, от зловещих телефонных звонков в «Последних днях человечества» Карла Крауса до лейтенанта Тротта фон Сиполье из «Марша Радецкого» Йозефа Рота, который воспринял эту дурную весть, как «минуты [которые] он пережил уже не раз, ведь то было воплощение давно ожидаемого события».

Оценить влияние убийства эрцгерцога на его австро-венгерских современников непросто. «Самой выдающейся чертой» личности Франца Фердинанда, как писал один эксперт, «была его явная непопулярность на всех уровнях общественной жизни»[1198]. Франц Фердинанд не был кумиром публики. Он был нехаризматичным, раздражительным, склонным к внезапным вспышкам гнева. Пухлые, неподвижные черты лица не вызывали симпатии у тех, кто никогда не видел, как его лицо оживает, как загораются его ярко-голубые глаза в окружении его семьи или его ближайших друзей. Современники отмечали его постоянную жажду получать знаки уважения и одобрения, а также склонность к самоутверждению. Его выводил из себя малейший намек на неподчинение. С другой стороны, он ненавидел пресмыкающихся, поэтому ему было трудно угодить. Он был, как заметил его политический союзник и поклонник граф Оттокар Чернин, «хорошим ненавистником», который никогда не забывал дурных поступков. Его ярость была настолько устрашающей, что министры и высокопоставленные чиновники «нередко ждали аудиенции с колотящимся сердцем»[1199]. По-настоящему близких друзей у него было мало. Недоверие было доминирующей эмоцией в его отношениях с другими людьми: «Я считаю каждого, кого я впервые встречу, обыкновенным негодяем, – однажды заметил он, – и лишь постепенно позволяю убедить себя в обратном»[1200]. Его страстью была охота, экстремальная даже по современным меркам, она вызвала много негативных эмоций, особенно в долинах вокруг его охотничьего домика Schloss Blühnbach – чтобы защитить местные охотничьи угодья от любого риска болезней, Франц Фердинанд приказал оцепить земли вокруг замка, к возмущению альпинистов-любителей из среднего класса, которым был запрещен доступ к популярным туристическим тропам, и местных крестьян, которые больше не могли пасти своих коз в горах над своими деревнями[1201]. В дневниковой записи, сделанной в день убийства, драматург Артур Шницлер отметил, как быстро прошел «первый шок» от убийства, смягченный воспоминаниями об «ужасающей непопулярности эрцгерцога»[1202].

Таким образом, когда стало известно о смерти эрцгерцога, не было всеобщего горя. Такая реакция помогает объяснить, почему это убийство всегда называют по месту его совершения, а не по имени жертв. (Напротив, никто не называет убийство Джона Ф. Кеннеди «убийством в Далласе»[1203]). Из-за непопулярности эрцгерцога историки иногда делали вывод, что его убийство само по себе не стало спусковым крючком для последовавших событий, но в лучшем случае лишь предлогом для решений, корни которых уходят в более отдаленное прошлое. Но этот вывод вводит в заблуждение. Во-первых, факт, что вне зависимости от того, был он популярен или нет, энергия и реформаторское рвение наследника престола были широко признаны. Франц Фердинанд, как сказал австрийский посланник в Константинополе своему сербскому коллеге, был человеком «редкого динамизма и сильной воли», который был полностью предан государственным делам и мог бы обладать большим влиянием[1204]. Он был человеком, который собрал вокруг себя «тех, кто понимал, что только полное изменение курса в сфере внутренней политики» может гарантировать дальнейшее существование империи[1205]. Более