Читать книгу - "Том 3. Письма и дневники - Иван Васильевич Киреевский"

А в другой-то застонала,

А в третий замолчала.

Итак, возвращается князь Михайло, находит свою княгиню мертвую в Грановитой палате; 4) Какая-то прекрасная Елена, дочь королевская, впускает ночью любовника в свой высок терем; мать услышала ее слова и спрашивает, кого она называет милым другом? А Елена выпутывается тем, что будто бы она видела во сне ее (т. е. мать) и во сне ее так называла; 5) Какой-то князь Голицын возвращается с полками в Москву и пробирается переулками, потому что ему городом ехать стыдно. Он останавливается против Успенского собора и молится, скинув свою соболью шапку, потом упрекает царя, зачем он больших господ жалует, а чернь разоряет и, наконец, просит, чтобы царь ему пожаловал город Малый Ярославец. Царь ему отвечает:

Я тебя, князь Голицын, жалую

Двумя столбами с перекладиной.

На шею на твою шелковую петельку.

Это, как ты видишь, происшествия частные, на которые можно в истории наткнуться только случайно. Не мудрено, что тебе хоть одно из них как-нибудь встретится.

Куда ты думаешь лучше отнести песни исторические? К песням ли или к стихам? Некоторые из них поются как стихи, другие, и особенно попетровские, как простые песни, а разделять их хронологический ряд было бы жалко.

Я думал было сначала начать печатание со стихов и песен исторических, потом приступить к балладическим и т. д., но теперь, мне кажется, лучше начать обратно, т. е. с элегий, как легче других обходящихся без примечаний, чтобы хоть несколько выиграть времени для труднейших. Разряды я разобрал следующие, для которых еще, впрочем, не приискал приличных названий, в этом ты мне помоги: 1) элегии любовные; 2) романсы; 3) баллады; 4) свадебные, хороводные и вообще обрядные; 5) воинственные, разбойничьи и солдатские; 6) исторические и, наконец; 7) стихи религиозные.

Что ты обо всем этом думаешь?

Максимович говорит, что первый и больше половины второго тома «Гомеопатии» готово, и спрашивает, как ты повелишь печатать.

О Пушкине вот что пишут из Петербурга: некто[909], встретившись с ним, сказал: «Поздравляю тебя, Пушкин, камер-юнкером», а Пушкин ответил: «Благодарю: вы первые меня поздравляете, все другие надо мною смеются».

Однако пора кончать. Крепко тебя обнимаю. Не сердись, пожалуйста, что я давно не писал: все песни!!

Весь и вечно твой П. Киреевский.

40. А. А. Елагину

24 февраля 1834 года

<…> Не возгневайтесь и т. д., пожалуйста, что я до сих пор вам не писал! В среду у меня уже и бумага была на столе, да и тут нашлись помехи, которые помешали: стольких хлопот, я думаю, давно уж ни у кого на свете не бывало. Деньги я получил аккуратно и весьма чувствительно вам благодарен за их скорое прислание, но, увы! они истекают из рук моих, аки потоки весенние с крутизны горной, я, вероятно, вскоре после вашего возвращения я опять пойду на вас. Издание, хоть и не подверженное по всем человеческим расчетам никакой опасности убытка, будет, однако же, стоить довольно значительвых сумм, и особенно вначале, тем больше что надобно будет печатать в пяти типографиях вдруг и, следовательно, бумагу заготовить разом на все издание, что одно уже составит около 1000. Нынче же еду забирать подробнейшие справки в типографиях, а покуда выходят, по нашим расчетам, следующие результаты: издание будет состоять из пяти больших томов, листов в 20 каждый; напечатать их станет около 4000, и если пустить по 20 рублей ассигнациями экземпляр, то 300 экземпляров уже совершенно покрывают издание. Риску, кажется, нет. А печатать в пяти типографиях разом (разумеется, приискавши одинакий шрифт) необходимо для того, что в одной типографии больше 4-х листов в неделю тискать вевозможно, а в таком случае печатание продлилось бы год и остановило бы мой отъезд[910]. К тому же это предохранит и от воровства типографий. Но об этом мы будем подробнее беседовать с вами после вашего возвращения, а между тем я короче (подробнее) узнаю все подробности и обстоятельства.

41. Н. М. Языкову

11 апреля 1834 года

Москва

<…> Посылаю тебе, вместо формы об отставке и вместо имени тайного советника Ивана Устиновича Пейкера, официальное известие об отставке, добытое наконец Аксаковым[911], который с Пейкером весьма закадышен. Из этого ты по крайней мере увидишь, что уже не нужно тебе подать в отставку в другой раз, а только остается потребовать объяснения: 1) по какой причине тебе до сих пор об этом не было сообщено и 2) даны ли тебе при отставке чин и двухмесячное старшинство. Прилагаемая записка написана так глупо, что из нее никакого толку добраться невозможно. Впрочем, ты еще негодовать за это погоди, потому что это должно объясниться вскоре, а на чин ты имеешь полное и неотъемлемое право по законам, потому должен требовать не только чина, но и старшинства, для того чтобы чин считался как данный на службе, а не как полученный при отставке.

Я к тебе не писал уже давным-давно, но ты, получа коротенькое письмецо от брата, верно, на меня не сердишься.

Он почти уверен, что ты к 29 апреля апреля будешь в Москве, чтобы вместе выпить бокал шампанского за здоровье молодых[912]. Вот бы ты обрадовал-то! И точно, стоит того, чтобы приехать из Камчатки, чтобы только видеть счастливым такого человека, как брат: такое это странное и вместе поэтическое явление! Приезжай хоть на недельку!

Однако пора кончить. Завтра буду писать больше и надеюсь также отправить калоши, которых к нынешнему утру достать было невозможно.

Прощай покуда и вечно твой П. Киреевский.

42. Н. М. Языкову

12 апреля 1834 года

<…> Что делать, братец, опять только несколько строк! Проспал.

Посылаю тебе требованные две пары калош, которые стоят 20 рублей монетой, следовательно, в остаче 30 рублей ассигнациями и 2 рубля 80 копеек монетой, а еще прежних остач было около 50 рублей ассигнациями. Но об этом я тебе пришлю ведомость, а то ты об остачах, кажется, все забываешь.

Свербеев тебе кланяется и поручает тебе отдать его поклоны Петру Михайловичу и Александру Михайловичу[913].

Максимович просил тебя уведомить, что перевод «Гомеопатии» наконец совершенно кончен и остается приступить к печати.

Однако пора кончить.

Весь и вечно твой П. Киреевский.

Петерсон служит в канцелярии графа Воронцова и, говорят, доволен службой как нельзя больше.

Крепко тебе жму руку за халаты! Я думаю, что у турецких султанов не бывает лучших. Я теперь по утрам бываю настоящим