Читать книгу - "Грустное лицо комедии, или Наконец подведенные итоги - Эльдар Александрович Рязанов"

но при этом ничего не делалось. У главы государства возникало ощущение собственной прогрессивности, но на самом деле это была фикция. Страной уже давно правил разросшийся до непомерности аппарат — государственный и партийный, — так называемое среднее руководящее звено. Эта гигантская опухоль — по сути, новый класс. И то, что противоречило интересам секретарей обкомов и райкомов, министров и их замов, председателей исполкомов и генералов, руководителей профсоюзов и комсомола, никогда не претворялось в жизнь, а бесследно таяло, сходило на нет, исчезало. Поэтому очередные либеральные призывы генерального секретаря были дорогой в никуда. (Глава, которую вы сейчас читаете, была написана много лет назад. Но я решил не выкидывать этого абзаца, ибо, к сожалению, многие из моих рассуждений остались справедливыми и сегодня.)

Но на этот раз шефы Госкино почему-то решили откликнуться на речь Л.И. Брежнева о критике. Вот, мол, не успел Леонид Ильич чихнуть, а кинематографисты уже отозвались непримиримым сатирическим фильмом. На этой волне мне, видно, и удалось проскочить и сдать фильм без значительных потерь.

Но потом началось… Многие начальники на местах встретили картину в штыки, она им была явно «против шерсти». Ермаша стали одолевать негодующими звонками разные советские вельможи, выражать неудовольствие, требовать купюр в уже принятой картине. Правда, мнения, как я потом узнал, были разные. Среди самых крупных величин в стране нашлись не только противники, но и поклонники ленты, признающие ее полезность для общества. Например, 120 копий было заказано по распоряжению министра иностранных дел Громыко для советских посольств за рубежом — случай беспрецедентный. И тем не менее влиятельные звонки допекли Ермаша, и он вызвал меня к себе. Суть нашего разговора — а он случился месяца через три после приемки им «Гаража» — сводилась к тому, что надо обязательно вынуть из фильма всю историю с рассказом академика о походе ученых на овощную базу, о визитной карточке ученого, которую покупатели находили в пакетах с картофелем. Я сказал, что вырезать это невозможно, так как повиснет вся линия персонажа, которого играл Леонид Марков, и застопорится фабульный ход, ибо драматургия такова, что все дальнейшие события в этом фильме вытекают из предыдущих. Ермаш тогда предложил не выбрасывать, а переозвучить эпизод, вложить в уста героев совсем другие слова, сочинив иную историю. Я сказал, что подумаю. Ушел. И не стал торопиться — нарочно тянул время. Через месячишко пришел к министру и с невинным видом предложил следующее: что, если научные работники будут сортировать на овощной базе не картофель, а, скажем, ананасы? Ведь известно, что ананасов у нас в стране нет — мы их не покупаем. Таким образом, уйдет сатирический запал, так как ситуация станет нетипичной. И я простодушно уставился на министра.

Но наш Ермаш был совсем не глуп. Он сразу раскусил, что если картофель заменить ананасами, то в ситуации появляется издевка. Когда ученые посылаются на овощную базу сортировать и паковать картошку, это нормально. Вернее, ненормально, но понятно. Мол, суровая необходимость! А в случае с ананасами появляется элемент глумления. Министр потребовал от меня новой версии.

Тогда я подумал еще немного и предложил новый сюжетный ход: «А что, если всю лабораторию Смирновского отправили не на овощную базу, а послали убирать и мыть Олимпийскую деревню?» Это было, кстати, взято из жизни. Готовились к Олимпиаде. Как любое глобальное мероприятие, это отозвалось перенапряжением сил. И целые организации квалифицированнейших интеллигентов посылались подчищать за строителями. Министр представил себе разговор о том, как академики и доктора наук убирают мусор, моют пол и окна, чистят туалеты, и поежился.

— Ладно, черт с тобой! — сдался Филипп Тимофеевич. — Пусть остается все как было.

И я ушел победителем. Однако эта беседа не носила лишь теоретический характер. Надеясь, что я буду делать исправления в картине, Ермаш приостановил все работы по тиражу «Гаража». Ведь поправки надо было выполнить в оригинале, с которого потом идет массовая печать. То, что поправки предлагались в картину, производство которой закончилось три месяца назад, принятую актом Госкино, по которой уже велось тиражирование, было, конечно, неслыханно. Я уже не говорю о безнравственности самих замечаний, о том, что существовала подобная растленная система, но в данном случае это повлекло бы за собой еще и огромные финансовые потери. Ведь пришлось бы часть копий картины тиражировать заново. Но кого это интересовало? Не за свои деньги это делалось бы. А мы, как известно, ради чистоты идеологии всегда были готовы на любые материальные затраты.

Приостановка тиража, возня вокруг картины не остались незамеченными. «Гараж» уже успели показать в некоторых московских учреждениях. Фильм видело определенное количество людей. Реакция на фильм всюду была близкой к шоку. Зритель, разучившийся видеть на наших экранах правду, не привыкший к резкому, откровенному разговору (не то что нынче), картину принимал восторженно, с горящими глазами. Но тут же добавлялось: «“Гараж” никогда не выпустят на экран!» Никто не мог поверить, что ТАКОЕ покажут советскому народу. И тут, словно в подтверждение, случилось это торможение «Гаража» на пути к экрану. И поползли слухи, кривотолки, разговорчики, легенды. Дошли они, разумеется, и до Киева. Когда меня привезли на машине к Киевскому Дому кино, на тротуаре перед входом колыхалась огромная толпа желающих попасть на мой вечер.

Надо сказать, что день в Киеве я провел отменно. Ира Некрасовская меня встретила очень радушно. После устройства в гостинице украинские режиссеры дружески возили меня по городу, показывая достопримечательности. Кстати, погода стояла очаровательная. Режиссеры попутно рассказывали и о своих бедах, об украинских «кинодержимордах», о том, как пресекается все живое, о душном идеологическом прессинге. Потом последовал вкусный обед. Далее — экскурсия в магазин изделий народного творчества, где я купил красивые национальные вещи для своей новой квартиры. При покупке была одна симпатичная деталь: у меня не хватило денег, и мне с легкостью поверили в долг. Тут я понял, что стал очень знаменит! Я обещал, что вышлю одолженную сумму немедленно по возвращении в Москву (что, кстати, и сделал в первый же день). Атмосфера повсюду была невероятно гостеприимной, нежной, ласковой. Я был весь размягчен, расслабился, стал доверчив и вот в таком благодушном, любвеобильном и поэтому бесконтрольном настроении вышел на сцену Киевского Дома кино. Представил меня собравшимся, причем очень лестно, оператор и режиссер Юрий Ильенко.

— Добрый вечер, дорогие товарищи! — задушевно начал я. — Я очень рад, что приехал в ваш прекрасный город. Киев пленителен, неповторим. Конечно, кинематографист должен жить только в Киеве. Если бы здесь еще можно было работать, я бы обязательно переехал сюда…

Боже мой! Как откликнулся