Читать книгу - "Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев"

в городе знакомство, сделать бесчисленное множество визитов, то в карету сажают камердинера с запасом карточек, и он их развозит по всему городу, оставляет швейцарам или лакеям во всех знакомых домах своего барина, визитная карточка которого, этот кусочек картона с его именем и фамилиею, а иногда и с рангом и должностью, заменяет на этот момент его личность. Г. Струков заинтересовался этим и попросил отца показать ему его визитные карточки, как официальные с должностью и рангом, так [и] интимные с именем, отчеством и фамилиею. Все это было им крайне внимательно рассмотрено, причем заявлено сожаление о том, что в Кромах нет ни типографии, ни литографии, а в Орле имеется одна лишь плохая губернская типография.

Расставшись с нами, Струков долго обдумывал обстоятельство визитных карточек, вспоминая, что он первый из кромчан стал носить брюки или панталоны на сапоги, а не узкие штаны в сапоги с кисточками; он же первый заменил белый галстух черным атласным; он же первый перестал опрокидывать стакан или чашку на блюдечко, а класть ложечку, в знак, что больше пить чая не будет. Мало ли сколько нововведений его инициативы, в числе которых было и рукоцелование у дам, заменявшее патриархальное целованье, вроде христосованья. Трудно припомнить все те нововведения в общественном быту, какие введены почтеннейшим г-м Струковым в районе его местожительства. Теперь на очереди было введение употребления визитных карточек, почему к новому году, 1827-му, столь горькому для чиновников питейного казенного управления, потому что возникло положение об откупе[885], он занялся изготовлением, посредством своих писцов, визитных карточек на кусках ватманской бумаги величиною чуть не в ладонь, с надписью: «Кромского уезда надзиратель питейного сбора титулярный советник Струков». Должность и ранг написаны рукою каллиграфа, а фамилия собственноручно. Он находил последнее обстоятельство более целесообразным.

Наступил вожделенный день нового года, и вот таких кусков толстой белоснежной бумаги с вышеозначенною прописью развезено лично г. Струковым по городу множество: в видах вящего распространения нового столичного обычая он оставлял свои карты эти, вроде булл, а уж не карточек, даже и в тех домах, где его принимали. Мода должна была вступить в права гражданства; Струков торжествовал.

Месяца полтора спустя Струков ревизовал один винный подвал, смотритель которого, между прочим, показал в неоплаченном расходе десять ведер самого лучшего пеннику, отпущенных по его приказанию кому-то. «Это что за чушь ты, брат, несешь? – крикнул наш надзиратель. – Как десять ведер? Я даю записки на штоф, на два, на пять штофов иногда, а это вздор, дудки, пустяки, шалишь!» – «Помилуйте, ваше благородие, тут у меня ваш письменный приказ». И смотритель предъявляет одну из визитных рукописных хартий с собственноручною подписью; а над титлом было написано: «Отпустить на мой счет десять ветер лучшего пеннику». Говорят, что этот случай значительно умалил страсть г. Струкова к новаторству.

Воспоминания о некогда знаменитом театре графа С. М. Каменского в г. Орле

Вот уже без малого сорок лет, как я живу с моими односельцами-крестьянами в деревенском уединении, где главнейшее мое препровождение времени и развлечение состоит в чтении почти всего того, что выходит из столичных, а иногда и провинциальных типографий[886]. Приобретение книг и подписка на чуть ли не все русские журналы, при малотребовательности сосредоточенной деревенской жизни, поглощают добрую треть моих доходов, ежели не огромных, то и не слишком скудных. С особенным интересом и вниманием в последние 10–15 лет стал я замечать в отечественной литературе стремление к обнародованию воспоминательных записок, оставшихся как после умерших, так и живых лиц и смело высказывающих о себе самих и о своих современниках различные более или менее интересные подробности и характеристические черты, служащие к изображению прожитой ими эпохи. Не буду перечислять всех более или менее известных на этом поприще авторов «воспоминаний» литературы; но не могу не упомянуть с чувством признательности о трудах по этой части таких тружеников, как Порошин, положивших, кажется, фундамент этому делу[887], которое способно пролить много света в мрак нашей исторической жизни, не могущей и не долженствующей довольствоваться одними лишь официальными данными, большею частью далеко недостаточными.

При таком моем настроении – верном или фальшивом, предоставляю судить об этом другим – само собою разумеется, что возлюбленнейшим моим чтением сделались как отдельные мемуары, издаваемые книгами, так и всякого рода биографические статьи, печатаемые в наших журналах, все более и более обогащающихся статьями этого именно рода. К числу подобных статей, доставивших мне наиболее удовольствия, принадлежит статья И. А. Шестакова «Полвека обыкновенной жизни», помещенная во 2-й книжке нынешнего 1873 года «Русского архива». Не могу утерпеть, чтобы не выписать из предисловия к этой статье нескольких строк, поясняющих значение биографических записок и вообще воспоминательных статей как о людях, чем-либо достопамятных, так и о событиях, резко выдающихся из ряда обыденных.

«Некоторые из современных записок, – говорится в этом предисловии, – писаны мастерски, и в них, как в зеркале, со всею живостью и яркостью изображено прожитое и проживаемое нами время; другие замечательны психологическою искренностью писавшего, поучительны и часто увлекательны, особенно когда приходилось передавать в них неожиданные трудности жизни; третьи передают преимущественно общественный порядок не так еще давнего времени (пожалуй, даже и не порядок, а быт, потому что большею частью в нем не было и помину о каком-нибудь порядке). Во многих из этих записок пишущие останавливаются на половине своего труда с вопросом весьма естественным в современной, исключительно счетолюбивой жизни: „К чему это?“ – Авось либо пример других и удовольствие, доставляемое им чтением чужих записок, уничтожит сомнение и поддержит решимость довести начатое дело до конца. Записки современников – далеко не праздное развлечение, как думают многие; значение их гораздо выше и обширнее. Историческое повествование, как бы оно ни было подробно, передает и может передать только внешность всех сторон жизни; записки современников вливают в него душу и воскрешают жизнь давно былого. Прочтите множество историй средних веков, вы узнаете все события, внутренние их причины и последствия; но если вы не читали автобиографии Бенвенуто Челлини, вы не войдете в обиходную жизнь того времени так, как будто вы в ней росли и жили, а между тем в этой автобиографии вы не находите ничего нового против того, что уже известно из рассказов исторических»[888].

По моему крайнему разумению, все это справедливо. Впрочем, не выдаю моего мнения за непреложное; но знаю только то, что это предисловие и откровенные повествования г-на Шестакова, который так, по-видимому, правдиво сводит с пьедесталов некоторые исторические личности нашего времени,