Читать книгу - "Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин"

крики, эти хрипы? Кто не издавал их, кто не исторгал их из себя с неудержимой силой? И чем, по-вашему, лучше пытки, чинимые усердными палачами? Эти закатившиеся сомнамбулические глаза, эти мышцы рук и ног, вздувающиеся и каменеющие, словно под воздействием гальванической батареи, – ни опьянение, ни бред, ни опиум в их самых неистовых проявлениях не представят вам столь ужасного, столь поразительного зрелища. А лицо человеческое, созданное, как верил Овидий, чтобы отражать звезды, – это лицо не выражает более ничего, кроме безумной свирепости, или расслабляется, как посмертная маска. Ибо я счел бы себя святотатцем, применив слово «экстаз» к этому процессу распада.

– Чудовищная игра, которая неизбежно принуждает одного из игроков терять власть над собой!

Однажды при мне рассуждали, в чем состоит наибольшее любовное наслаждение. Кто-то, естественно, сказал: в том, чтобы получать, а другой – в том, чтобы отдавать себя. Тот заявил: – утеха гордыни! – а этот: – сладость самоуничижения. Все эти похабники рассуждали, словно «Подражание И‹исусу› Х‹ристу›». Нашелся даже бесстыжий утопист, уверявший, будто наибольшая утеха любви состоит в том, чтобы производить граждан для родины.

А я сказал: единственное и высшее сластолюбие в любви – твердо знать, что творишь зло. И мужчины, и женщины от рождения знают, что сладострастие всегда коренится в области зла.

Мы тем сильнее любим женщину, чем более она нам чужда. Любить высокоумных женщин – утеха педераста. Между тем скотство исключает педерастию.

Молодая девица в представлении издателей.

Молодая девица в представлении главных редакторов.

Молодая девица как пугало, чудовище, убийца искусства.

Молодая девица, как она есть на самом деле.

Дурочка и шлюшка; величайшая тупость в соединении с величайшим распутством.

В молодой девице сочетается вся пакостность уличного хулигана и ученика колледжа.

И. Карабутенко:

Бодлер первый сбросил с пьедестала существо, во славу которого было сложено столько гимнов. Позднее женщину стали изображать как зло, как роковое и губящее все вокруг создание писатели разных индивидуальностей. Наиболее последовательно и с большой художественной силой эта мысль выражена в книгах «Шарль Деймайи», «Манетт Саломон», «Фостэн», «Братья Земганно» Гонкуров; «Нана» Золя; во многих произведениях Мопассана; в романе Пьера Луиса «Афродита»; в пьесе Уайльда «Саломея»; в романах и новеллах Анри де Ренье; в творчестве скандинавского писателя Ола Ганссона. Из русских авторов достаточно назвать Брюсова (роман «Алтарь победы», сборник рассказов «Земная ось» и многие стихотворения). Влияние Бодлера сказалось и на изобразительном искусстве. Когда, например, Фелисьен Ропс, Эдвард Мунк или современная художница Леонор Фини создавали картины и гравюры, дышащие чувственностью и злой иронией, они, несомненно, руководствовались не только собственным мироощущением, но и строками французского поэта.

Может показаться парадоксом тот факт, что почти все из упомянутых писателей-«женоненавистников» много писали о женской самоотверженности, исключительной привязанности и порядочности. И первым опять-таки был Бодлер. Только что женщина была исчадием ада, воплощением всевозможных злых сил, вампиром. Но вот что-то изменилось, и поэт готов воспевать ее, находя слова, которые отличались от любовных гимнов, сложенных предшественниками. В книге «Искусственный Рай» Бодлер прямо пишет о том, что мужчины, воспитанные женщинами и среди женщин, приобретают изысканность речи и тонкость чувств, без чего самый суровый, самый мужественный гений останется незаконченным в плане художественного совершенства. В письме к Жюдит Готье, дочери знаменитого писателя, он расточает ей похвалы за рецензию на книгу Эдгара По и заключает: «В столь корректном анализе „Эврика“ вы сделали то, что в вашем возрасте я, быть может, сделать не сумел бы и что не способно сделать множество зрелых мужей, именующих себя писателями… вы заставили меня усомниться в скверном мнении, которое я составил о женщинах вообще». Наконец, статьи Бодлера о поэтессе Марселин Деборд-Вальмор пронизана глубокой симпатией и уважением.

Споры о понимании Бодлером любви, о толковании им взаимоотношений мужчины и женщины ведутся вплоть до настоящего времени. Этой проблеме посвящаются не только главы монографий (Жан Прево, например, отвел целых четыре), специальных сборников, но и доклады на международных конференциях. На коллоквиуме в Намюре-Брюсселе, где в деталях обсуждались различные аспекты бодлеровского наследия, тема «Бодлер и женщина» была освещена в выступлениях нескольких ораторов. Единого мнения, как и следовало ожидать, не было, что обусловлено, во-первых, сложностью мировосприятия самого поэта, а во-вторых, различием методов исследования. Принципиальную позицию заняла представительница Франции Эдит Мора, заявив в начале своего доклада: «В отличие от биографов, которые придавали, безусловно, неумеренное значение женщине в жизни Бодлера, и критиков, отрицающих ее как таковую, поскольку она, по их мнению, не что иное, как одно из неосознанных „я“ Бодлера, я искала женщину в творчестве поэта и – сразу же оговорюсь – в творчестве продуманном, осуществленном, законченном поэтом, художником». Иными словами, Эдит Мора разделяет художественные произведения поэта и его дневниковые записи, пестрящие грубыми, резкими, порой циничными выпадами в адрес женщины, которую поэт считает существом глупым, низменным, находящимся во власти животных инстинктов и не способным на высокие устремления.

В любовной лирике Бодлера – будь то «Цветы Зла» или «Стихотворения в прозе» – преобладают два настроения. Во-первых, враждебность к женщине, переходящая иногда в ненависть, враждебность, возникающая одновременно со страстью. Никогда еще поэты не описывали подобных ощущений. Неприязнь к возлюбленной могла появиться в результате ревности, ее измены или охлаждения к ней. Но Бодлер первый осмелился проклясть ее в минуты объятий. Ярость мужчины вспыхивает не только от сознания женской порочности, ее вечной лживости и глупости, а главным образом потому, что, чувствуя постоянное унижение, рабскую порабощенность, он все же не может избавиться от наваждения; ощущая всю глубину своего падения, не способен стряхнуть безвольного малодушия. Очень показательно в этом смысле стихотворение «Вампир»: вопль оскорбленного самолюбия и бессильной злобы.

Вампир

О, ты, что как удар ножа

Мне сердце скорбное пронзила,

Ты, что влечешь меня, кружа,

Ты – черный смерч, ты – злая сила,

Ты, кем взята душа моя

И сделана твоей подстилкой, —

Чудовище, с кем связан я,

Как горький пьяница с бутылкой,

Как вечный каторжник с ядром,

Как падаль с червяком могильным, —

Тебя в неистовстве бессильном

Кляну и ночью я и днем!

Кинжал решительный и скорый

Молил я: деспота убей!

Взывал к отраве: будь опорой

Для жалкой трусости моей!

Увы! Я встретил лишь презренье.

Ответили мне яд и сталь:

«Не стоишь ты освобожденья,

Тебя, ничтожный, нам не