Читать книгу - "Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко"

новым способом научного опровержения, что растерялся и не нашел, что отвечать. Тогда профессор начал намекать на то, что диспутант якобы склонен к материализму, а в заключение объявил, что диссертация так нелепа и темна, что он не понял ее вовсе. Между тем Куторга, к кафедре которого и относится настоящее рассуждение, тут же вполне одобрил труд молодого ученого, и мы все, даже люди не специальные, с удовольствием слушали его любопытное и ясное изложение. Итак, вот один из профессоров вместо ученого диспута направился прямо к полицейскому доносу. Такова судьба науки на Сандвичевых островах. Мудрено ли, что тамошние власти презирают и науку и ученых?

15 декабря 1848 года

Новопожалованный католический епископ Боровский рассказывал мне о своем представлении государю. С ним вместе представлялся и Головинский и прочие епископы. Государь сказал Головинскому:

— Не правду ли я вам говорил года полтора тому назад, что в Европе будет смятение? Головинский отвечал:

— Только что услышал я об этих беспорядках, как вспомнил эти высокие слова вашего величества и изумился их пророческому значению.

— Но будет еще хуже, — заметил государь. — Все это от безверия, и потому я желаю, чтобы вы, господа, как пастыри, старались всеми силами об утверждении в сердцах веры. Что же меня касается, — прибавил он, сделав широкое движение рукой, — то я не позволю безверию распространяться в России, ибо оно и сюда проникнет.

Аудиенция продолжалась полчаса.

20 декабря 1848 года

Главное — быть достойным собственного уважения, все прочее не стоит внимания. Ты иначе воспитался, иным путем шел, чем другие, иною судьбою был руководим и искушаем, а потому имеешь право не уважать их правил и обычаев. Ограничение внешней деятельности умей заменить внутренней деятельностью духа и возделыванием идей. Арена истории не от тебя зависит, но поприще внутреннего мира — твое. Кто хотел быть полезен людям и не успел, потому что люди того не захотели, тот имеет право уединиться в самом себе.

Я хотел содействовать утверждению между нами владычества разума, законности и уважения к нравственному достоинству человека, полагая, что от этого может произойти добро для общества. Но общество на Сандвичевых островах еще не выработалось для этих начал: они слишком для него отвлеченны; оно не имеет вкуса к нравственным началам; вкус его направлен к грубым и пошлым интересам. В нем нет никакой внутренней самостоятельности: оно движется единственно внешнею побудительною силой; где же тут место разуму, законности?..

Сколько раз бывал я обманут притворным и лицемерным изъявлением уважения к добру и истине! У всех на самом деле одна цель — исключительность положения, без всякого внимания к нуждам, правам и достоинству других. А сколькие еще, в пылу своей эгоистической деятельности, переходят от этого отрицательного равнодушия к действительному притеснению всех, кого могут теснить безнаказанно. Иные подчас принимают на себя личину образования, выказывают стремление к умственным или нравственным интересам. Не верьте, это чистая фальшь. Они похожи на дикарей, которые вместо куска грубой туземной ткани драпируются в европейский плащ, но ни сшить его сами, ни носить, как должно, не умеют.

Теперь в моде патриотизм, отвергающий все европейское, не исключая науки и искусства, и уверяющий, что Россия столь благословенна Богом, что проживет одним православием, без науки и искусства. Патриоты этого рода не имеют понятия об истории и полагают, что Франция объявила себя республикой, а Германия бунтует оттого, что есть на свете физика, химия, астрономия, поэзия, живопись и т. д. Они точно не знают, какою вонью пропахла православная Византия, хотя в ней наука и искусства были в страшном упадке. Видно по всему, что дело Петра Великого имеет и теперь врагов не менее, чем во времена раскольничьих и стрелецких бунтов. Только прежде они не смели выползать из своих темных нор, куда загнало их правительство, поощрявшее просвещение. Теперь же все подпольные, подземные, болотные гады выползли, услышав, что просвещение застывает, цепенеет, разлагается…

24 декабря 1848 года

Если наука не может существовать без некоторой доли независимости ума и самоуважения, так убьем науку, — вот основная мысль комплота обскурантов, которые теперь так усилились, что думают навсегда уничтожить дело Петра. Но вскуе шаташася языцы и людие поучашася тщетным? Успеют ли они в этом? Успеют во всяком случае усилить безнравственность, осудив на бедствие нравственные силы, которые все-таки уже начинали пробуждаться. Они хотят всю деятельность сосредоточить в пределах православия: но разве это деятельность? Впрочем, на обществе Сандвичевых островов можно выводить какие угодно узоры: оно всему подчинится. Оно всякой силе готово сказать: «идите княжить над нами».

25 декабря 1848 года

Вчера с двенадцати до пяти часов занимался в «Обществе посещения бедных» раздачею пособий. На меня возложена также инспекция заведений, где воспитываются дети, находящиеся под покровительством общества.

27 декабря 1848 года

Какой-то негодяй Аристов, рязанский помещик, промотавший свое состояние, приехал в Петербург доматывать остатки его. Исполнив это с точностью, он придумал удивительный способ пополнить свою опустевшую казну. Он явился в III отделение и объявил, что ему известно существование заговора против правительства, участников которого он всех откроет и предаст, если только ему даны будут на то средства, то есть деньги. Дубельт, говорят, этому не поверил, но другие не только поверили, но и испугались. Доносчику дали денег. Он начал задавать пиры в трактирах и, накормив и напоив своих гостей, тут же передавал их переодетым жандармам как участников вышеупомянутого заговора. Таким образом было перехвачено человек семьдесят.

В числе их попался какой-то Лавров, племянник одного директора департамента, который хорошо знаком с Дубельтом. Он явился к последнему и объяснил, что племянник его самое невинное создание, никогда не читавшее ничего либерального и не мыслящее, вовсе не способное не только к заговорам, но даже и к простым разговорам. Но это еще не распутывало дела, которое могло бы продлиться, а может быть, и кончиться для многих дурно. К счастью, этот же самый директор получил от какого-то приятеля из Рязани письмо, в котором тот его просил похлопотать о высылке из Петербурга некоего Аристова, известного у них плута, воришку, картежника, который наполнил всю губернию своими похождениями и долгами. Письмо это было представлено в III отделение, и таким образом, наконец, открылась комедия, которую играл этот негодяй, чтобы на выманенные деньги погулять. В заключение он сам во всем признался. Разумеется, всех невинно забранных отпустили, а молодца, говорят, отправили в арестантские роты.

31 декабря 1848 года

Холера опять усиливается. Недавно заболевших оставалось менее сорока, умерших бывало по двое, по трое в сутки